Л.Д.Ландау (1908 - 1968) К 100-летию со дня рождения Бессараб М. Страницы жизни Ландау / Бессараб М. - М.: Моск. рабочий, 1971. - 136 с. http://www.ega-math.narod.ru/Landau/Dau1971.htm

Льва Давидовича Ландау я знала с детства, более того, росла под его влиянием. Это был человек с удивительно легким характером. Всегда приветливый, радостный, Дау – таково его неофициальное имя – был наделен природным обаянием, которому поддавались все. Он никогда не важничал, любой студент мог обратиться к нему с любым вопросом.

Еще в школьные годы я начала записывать разговоры с Ландау. Много лет спустя, когда он выздоравливал после тяжелых травм, полученных в автомобильной катастрофе, он часто рассказывал, о своей жизни – я записывала часами. Так накопился материал, с которым я сочла своим долгом познакомить читателя.

Однако без помощи физиков – друзей и учеников Ландау – было бы невозможно написать о нем книгу. Первый, к кому я обратилась за помощью, был член-корреспондент Академии наук СССР Алексей Алексеевич Абрикосов. Называю его имя с безграничной благодарностью: его рассказы помогли мне понять Ландау-ученого. Так же охотно откликнулся на мою просьбу профессор Карен Аветович Тер-Мартиросян – большое ему спасибо.

Выражаю особую признательность члену-корреспонденту Академии наук СССР Артемию Исаакиевичу Алиханьяну, который взял на себя труд прочесть рукопись и сделал необходимые поправки и замечания. Искренне благодарю за помощь профессора Исаака Марковича Халатникова, профессора Александра Ильича Ахиезера, который любезно прислал мне рукопись своей статьи о Льве Давидовиче Ландау задолго до ее опубликования.

От всего сердца благодарю двоюродных сестер Ландау Тему Владимировну и Софью Владимировну Левитиных и особенно его вдову Кору Ландау.

В городском саду Баку крошечный мальчик пишет на дорожках длинный-предлинный ряд цифр, потом идет вдоль написанного и говорит ответ. Сразу видно, что занят он обыкновенным сложением и вычитанием, но для него это самая интересная игра. По цифрам на песке его и находит мама, берет за руку и ведет домой.

Математику четыре с половиной года. Он очень хорош: глаза огромные, ясные, умные, приветливые. Зовут мальчика Лева, для мамы он – Левинька.

Лев Ландау родился 22 января 1908 года в семье главного инженера одного из бакинских нефтепромыслов Давида Львовича Ландау. Родители Левиньки познакомились в Петербурге. В начале века красивая студентка-медичка Любовь Вениаминовна Гаркави проходила практику в клинике Петербургского университета. Однажды она принимала роды у молодой женщины. Роженицу звали Мария Таубе. Ее навещал брат Давид Ландау. Он безумно влюбился в практикантку и сумел добиться взаимности. Они поженились. Давид Львович был талантливым специалистом, и знаменитая фирма «Royal Dutch Shell» пригласила его работать на Бакинские нефтепромыслы. Любовь Вениаминовна Ландау-Гаркави с грустью покидала Петербург.

Ландау поселились на окраине Баку, на промыслах в Балаханах. Вскоре у них родилась дочь, за ней – сын, в честь дедушки названный Львом.

Любовь Вениаминовна несколько лет проработала в Балаханах акушером-гинекологом. Когда пришла пора учить детей, семья перебралась в Баку. Давид Львович занял квартиру на третьем этаже большого дома на углу Торговой и Красноводской.

Родители уделяли много внимания воспитанию детей: в доме Ландау жила гувернантка-француженка, приходили учителя музыки, ритмики и рисования. Мать научила детей читать и писать.

Сонечка – примерная девочка. Как ни заглянешь в классную – сидит за огромной партой над своими тетрадками. А Левина парта чаще пустует. Занимается он больше для собственного удовольствия и чаще всего арифметикой. Все остальное выполняет быстро, лишь бы отделаться и приняться за свои числа. Давид Львович не переставал удивляться, до чего же быстро мальчик усвоил четыре арифметических действия.

Даже гулять Льва выпроваживали насильно. Но что это за гулянье! Заберется в сарай на черном дворе, найдет какую-нибудь доску и давай писать на ней цифры. Думает, родители не знают про его убежище, а мать просто виду не подает, что ей все известно.

Этот малыш заставляет уважать себя. Даже мальчишки во дворе относятся к нему сочувственно: предводитель ватаги Ашот дал приказ – Левку с третьего этажа не бить, потому что он не фискал и не зануда.

Любовь Вениаминовна рано заметила необыкновенные способности сына и упорство, граничащее с упрямством. Правда, разумными доводами его почти всегда удавалось переубедить, но не все же можно доказать, как теорему.

Однажды Лев чуть не заболел от огорчения, когда ему без его согласия поставили термометр.

– Не хочу, чтоб термометр стоял! – сквозь слезы кричал мальчик.

– Левинька, но ведь он уже стоит, – успокаивала его мама.

– Хочу, чтоб и раньше не стоял, – рыдал сын.

Порой ее пугала его одержимость: он ничего на свете не хотел знать, кроме чисел.

Некоторое время родители Льва возлагали надежды на музыку. Сонечка делает большие успехи, учитель находит, что у нее талант, может, и у Левиньки есть способности? Однако надежды не оправдались. Сын не пожелал заниматься музыкой.

– Нужно учить насильно, – настаивал Давид Львович.

– Его насильно не заставишь.

– Всех заставляют. Лева, зайди ко мне! Слушай и запоминай: я буду тебя наказывать, если ты станешь прятаться от учителя музыки и не будешь сидеть за роялем по часу в день. Ты понял меня?

Лева молчал. Он старался не глядеть на отца. Любовь Вениаминовна вышла. Муж, конечно, прав: надо сломить упрямство сына, но невыносимо смотреть на худенькое бледное личико с ненавидящими глазами. Господи, до чего же трудный ребенок!

За дверью отец повысил голос:

– Будешь ты заниматься музыкой, я тебя спрашиваю?

– Не буду.

– Почему?

– Потому что я ее не люблю.

– Освоишь технику игры – и полюбишь. И еще будешь мне благодарен за то, что я заставил тебя учиться.

– Нет.

Наступила пауза.

– Хорошо. Даю тебе день на размышление. Завтра вернемся к этому разговору.

Когда Любовь Вениаминовна зашла поцеловать сына перед сном, Левинька крепко обнял ее.

– Ты будешь послушным мальчиком? – спросила она.

Он кивнул.

– Не будешь расстраивать маму?

– Нет.

– Будешь учиться играть на рояле?

Сын отрицательно покачал головой.

Больше заниматься музыкой Льва не заставляли.

В гимназии Лев Ландау шел первым по точным наукам, но постоянно не ладил с учителем словесности. Тот возненавидел ученика, едва взглянул на его тетрадь.

– Такого почерка я никогда не видывал! – гремел с кафедры учитель. – Да у меня, батенька мой, глаза на лоб полезут, если я стану разбирать такие почерки. Ясно?

– Ясно.

– Что вам ясно?

– Что писаря из меня не получится.

– Боюсь, что из вас вообще ничего не получится. Извольте менять почерк, я не могу понять эти убогие каракули.

С годами конфликт обострялся. Лев любил читать Гоголя, Пушкина, Некрасова, Лермонтова, а сочинения ненавидел всей душой. Как-то учитель прислал письмо Давиду Львовичу. Пока отец читал письмо, Лев тоскливо слонялся по коридору. Вот получил единицу за сочинение о Евгении Онегине. А за что? Ни одной ошибки. Написал: «Татьяна была довольно скучная особа» – и единица. Неужели нельзя «сметь свое суждение иметь»? Сейчас папа дочитает письмо от учителя, позовет в кабинет и заведет один из бесконечных нудных разговоров. Странно, все, что говорит папа, умно, обоснованно, но до чего скучно! За окном – солнце, ветер, свобода, а тут стой с покорным видом и слушай то, что тебе давно известно.

– Лев! Войди!

– Я здесь, папа.

– Неужели ты не в состоянии получить приличной отметки по такому легкому предмету, как словесность?

– Есть предметы, по которым стыдно получать оценку выше тройки.

– Стыдно или не стыдно, меня не интересует. Я требую, чтобы словесность у тебя шла отлично. И пиши поаккуратней, круглыми буквами, с наклоном.

– Это насилие, папа. А всякое насилие мерзко, грубо и недостойно человека.

– Ну, со мной ты этот тон оставь. И что с тобой будет, когда ты вырастешь? Имей в виду, завтра тебя спросят на уроке словесности. Готовься!

– Я готов.

Первый урок – словесность. Лермонтов. Если бы учитель знал, что он почти все стихи Лермонтова наизусть помнит, и даже прозу. Да разве со словесником можно говорить всерьез!

– Ландау! Скажите, о чем думал Лермонтов, когда писал «Героя нашего времени»?

– На этот вопрос мог бы ответить только один человек.

– Уж не вы ли?

– Ни в коем случае.

– Я так и полагал. Так кто же?

– Михаил Юрьевич Лермонтов.

– Садитесь. Единица! В этом году вы кончаете гимназию, а как легкомысленно относитесь к учению! Как жаль, что у такого почтенного человека, как Давид Львович Ландау, такой неудачный сын!

В 1920 году Лев получил аттестат зрелости. Двенадцати лет в университет не брали. И раньше Лев почти не готовил уроков, а теперь мог окончательно разлениться. Отец весь день на службе, мать в больнице, Соня за уроками, а потом садится за рояль – все работают. Любовь Вениаминовна искала способ заставить сына как следует заниматься и из чисто педагогических соображений допекала мальчика разговорами о том, что ничего путного из него не выйдет, что кто ничего не делает, тот лодырь, паразит – живет трудами других.

– Одних способностей мало. Если не трудиться, они заглохнут, и человек превратится в полнейшее ничтожество, – без конца повторяла она.

Мать хотела задеть самолюбие сына, но, по-видимому, зашла слишком далеко. Злополучная педагогика чуть не привела к трагедии, потому что на тринадцатом году жизни Лев решил кончить жизнь самоубийством. Он уже обдумывал, каким способом проще это сделать, но, к счастью, родители постановили определить его вместе с сестрой Соней и кузиной Темой в Коммерческое училище.

В училище готовились вместе: Соня, Лева и Тема. Давид Львович помогал по алгебре, геометрии и тригонометрии. Он был строгим учителем: в задачнике Шапошникова и Вальцова не осталось ни одной задачи, которую бы не прорешали его ученики. Правда, Леве тут было делать нечего. Занимался самостоятельно. Ведь он уже умел и дифференцировать, и интегрировать. Дифференцировать научился в двенадцать лет, интегрировать – в тринадцать. Мрачные мысли ушли. Занятия математикой доставляли ему такую радость, что он забывал обо всем на свете. Не хотелось заниматься только геометрией. Уж очень она примитивна.

Наступил вечер накануне экзамена по геометрии. Усевшись в кресло и закинув ногу за ногу, Лева начал перелистывать учебник. Он был так сосредоточен, что кроме своей книги, ничего не видел. Мимо ходили, несколько раз пытались что-то спросить у него – он ничего не слышал. Через два часа он закрыл книгу.

– Выучил?

– Да.

Экзамены сданы на «отлично». Лева, Соня и Тема были зачислены в предпоследний класс училища.

Тщедушный мальчик в первый же день стал мишенью для насмешек и небезобидных шуток великовозрастных одноклассников. Но лишь до первого урока математики. Преподаватель Асланов предложил решить задачу двумя способами, и молодые люди склонились над тетрадями.

– А ты даже не пытаешься решать? – спросил Асланов, заметив, что новенький не написал ни строчки.

В классе захихикали.

– Я уже решил, – ответил Лева.

– Какой же у тебя ответ?

Ландау сказал.

– Ну так решай второй вариант.

– Решил.

– Иди к доске.

Знакомство состоялось. Теперь уже никому в голову не приходило подшучивать над возрастом Левиньки. Какие там шутки, когда он решал контрольные чуть ли не всему классу!

Близких друзей у Левы в это время не было и не могло быть: его одноклассники были намного старше. Зато подобралась хорошая компания: Соня и Лева Ландау, Ваня Моргунов, Боря Лейбзон, Тема Левитина.

Мальчик работал очень много. От бесконечного сидения ныла спина, и он стал писать лежа. Так можно было заниматься хоть десять часов подряд. Любовь Вениаминовна пыталась возражать:

– Лева, медицина утверждает, что лежа не то что писать, даже читать вредно.

– Мамочка! Это мое личное дело, а в личные дела, как известно, вмешиваться не полагается.

– Как же мне не вмешиваться, ты совсем зачахнешь без воздуха. Нужно ходить, двигаться...

– Ну хорошо, пойду на лекцию профессора Дубровского.

– А о чем лекция?

– О французской революции. Соня и Тема тоже идут. И кузина Соня со своим женихом Суреном. Ты знаешь, мама, какой замечательный человек Сурен Зарафьян! Он революционер. До установления в городе Советской власти скрывался в подполье. Маркса знает лучше меня, намного лучше. Куда мне до него!

После лекции вся компания решила идти пить чай к Ландау.

– Ну как, Левинька, понравилась тебе лекция? – спросила сына Любовь Вениаминовна.

– Да, – ответил он. И, помолчав, добавил: – Смерть на баррикадах – это благородно!

В 1922 году Лев поступил в Бакинский университет. Он был зачислен сразу на два факультета: физико-математический и химический. Вскоре он ушел с химического, избрав своей специальностью физику.

Ландау был моложе всех в университете и очень это переживал. Проходя по коридорам, он поднимал плечи и наклонял голову: ему казалось, что так он выглядит значительно старше. Вокруг столько веселых, жизнерадостных юношей, так хочется подружиться с ними, но он не смеет даже мечтать об этом: для них он – странный ребенок, непонятно как здесь очутившийся. В перерывах между лекциями они с азартом что-то друг другу рассказывают, а Лев старается забиться куда-нибудь в уголок, чтобы не попадаться никому на глаза. Но не так-то легко избежать насмешек. Вот Лев входит в аудиторию, скромно садится у прохода.

– Может быть, ты хочешь к окошечку, детка? – интересуется верзила-студент.

И так весь первый семестр, пока не узнали, какой он замечательный математик и как охотно помогает товарищам.

Однажды на лекции по математике Лев задал профессору вопрос. Профессор долго думал, прежде чем ответить. В аудитории стало очень тихо. Профессор попросил Льва подойти к доске. Вмиг доска покрылась математическими знаками. «Китайская грамота», – прошептал кто-то. Профессор и Ландау начали спорить. Студенты догадывались: прав Ландау! Лицо у Льва было серьезное и сосредоточенное, у профессора – взволнованное и немного обескураженное. Потом профессор улыбнулся и, наклонив голову, сказал:

– Поздравляю, молодой человек. Вы нашли оригинальное решение.

Лев много читал. У него была любимая книга – «Красное и черное» Стендаля. Он жил жизнью Жюльена Сореля, любил и ненавидел, торжествовал и погибал. Но главное – благодаря этой книге он понял, что для человека нет ничего недостижимого!

Сонечка писала из Ленинграда, где она теперь училась, восторженные письма, и Лев время от времени заводил разговоры о переезде. Родители написали сестре Давида Львовича – Анне Львовне. Та ответила согласием: пусть Лева приезжает, будет учиться вместе с Соней.

Как он был счастлив и доволен! Шуточное ли дело: ты взрослый, самостоятельный человек, никто не читает тебе нравоучений, не допекает разговорами о рациональном питании. А читать можно будет хоть всю ночь напролет!

На перроне вокзала Льва встречала Сонечка, тетя Аня и обе ее дочери. На извозчике добрались до Троицкой улицы. Анна Львовна Таубе была зубным врачом и занимала большую удобную квартиру. Леве и Сонечке предоставили три комнаты и полный пансион.

Подняв худые плечи, по университетской набережной идет высокий студент. Щеки у него втянуты, из-за короткой верхней губы, едва прикрывающей зубы, рот все время полураскрыт. Большие глаза смотрят исподлобья, но взгляд внимательный и теплый. В нем – и любопытство, и мучительная застенчивость. Это Ландау. Он страшно робок, неловок, одет в какой-то серый френч, каких в северной столице никто не носит, ему кажется, что он смешон. Нужно пересилить эту робость, пересилить любыми средствами, научиться сносить даже насмешки прохожих.

– Не будете ли вы добры ответить на один вопрос? – обращается Лев к самоуверенному бородачу, по виду нэпману.

Тот останавливается.

– Почему вы носите бороду? – все тем же любезным тоном продолжает Лев.

Не помогло. И назавтра он прогуливается по проспекту Двадцать пятого октября (так в ту пору назывался Невский) с привязанным к шляпе воздушным шариком.

В те годы Ленинград был научной столицей Советской России. В Ленинградском университете работали видные физики: А. Ф. Иоффе, Д. С. Рождественский, Д. А. Рожанский, пять лет здесь преподавал талантливый голландский физик Пауль Эренфест, и для способного юноши нельзя было пожелать более подходящего учебного заведения.

Лев очень полюбил Ленинград, Невский проспект с грохочущими трамваями и с торцовой мостовой, могучую полноводную реку, гигантские тополя пушкинских времен на набережной Мойки, крошечный кусочек песчаного берега у Петропавловской крепости, бесчисленные залы Эрмитажа с несметными сокровищами, Исаакиевский собор, наполняющий душу спокойствием...

В Ленинграде Ландау занимался еще больше, чем в Баку. Случалось, работал по пятнадцать–восемнадцать часов в сутки. Дозанимался до того, что в конце концов потерял сон.

С легкой руки однокурсника Дмитрия Иваненко Лев получил новое имя: Дау. Ему очень понравилось короткое красивое слово. Позже этим именем его стали называть физики всех стран.

Он мало заботится о своей внешности и костюме, до самых холодов ходит в сандалиях и белых парусиновых брюках. Заметно, что их хозяин любит сидеть на крылечках, на ограде или просто на траве.

Часто на лекции он думает о чем-то своем. Порой одна фраза преподавателя дает ему повод для размышлений. Спросят у него что-нибудь, он не слышит. Нередко в аудитории он забывает снять кепку. С профессорами держится подчеркнуто независимо. На просьбу экзаменатора вывести какую-то формулу может ответить:

– Сейчас выведу, но это к делу не относится.

Он еще больше вытянулся и при своей немыслимой худобе стал несколько сутуловат. Чуб он зачесывал набок, всячески стараясь пригладить густые вьющиеся волосы. Впрочем, ему не нравились ни его кудри, ни его высокая тонкая фигура. Он считал себя «активно некрасивым». Болезненная застенчивость держала его на почтительном расстоянии от девушек. Один из друзей однажды заметил, что Дау идет за какой-то девушкой по Невскому. Он не видел никого, кроме незнакомки, и если бы на пути попался открытый люк, он очнулся бы только на дне колодца. Когда на следующий день его спросили, как зовут девушку, Дау очень удивился:

– Как же я мог узнать ее имя?

– Подойти и познакомиться.

– Что вы, разве это возможно? Это неприлично.

В гостях он искал спасения от волновавших его юных созданий в обществе пожилых дам, с которыми можно было разговаривать совершенно спокойно. Было решено, что он никогда не женится, ибо женитьба – это лишение свободы.

На последнем курсе Дау подружился с Артюшей Алиханьяном. Прочел новое хорошее стихотворение, первая мысль – надо рассказать Артюше, предстоит ответственное выступление на семинаре – надо посоветоваться с Артюшей.

Посещение лекций свободное, обязательно ходить только на лекции профессора Рождественского. Дмитрий Сергеевич Рождественский – дядя Митя, как называли его студенты, – не допускал к экзаменам тех, кто не слушал его лекций, и было известно, что одному студенту пришлось два года сидеть на третьем курсе только потому, что в первый год он не ходил на лекции дяди Мити. Дау появлялся в университете два раза в неделю, на лекциях Рождественского.

В один из тех дней, когда Лев сидел дома, обложившись книгами, приехала Любовь Вениаминовна. Она урвала несколько дней от московской командировки – решила проведать детей. У Сонечки все было благополучно, а Лева очень встревожил мать, хотя учился он превосходно. Ей хотелось, чтобы сын не занимался до умопомрачения, не сидел сутками над формулами. Возвратившись в Баку, Любовь Вениаминовна зашла к племяннице – Софье Владимировне Зарафьян. Она была такой грустной, что Софье Владимировне захотелось ее утешить.

– Тетя Люба, Лева гений, – сказала Софья Владимировна.

– Я бы предпочла, чтобы у меня был не гений, а сын, – возразила Любовь Вениаминовна.

За полгода до окончания университета в «Zeitschrift für Physik» была напечатана первая научная работа Ландау «К теории спектров двухатомных молекул», посвященная принципиальным вопросам квантовой механики – новой физической теории, согласно которой частицы атомных размеров одновременно обладают корпускулярными и волновыми свойствами: элементарная частица может вести себя одновременно и как волна, подобно электромагнитной волне или волне на воде. Такая двойственность присуща любым микрообъектам и, пожалуй, является самым удивительным свойством механики.

Основное понятие квантовой механики – понятие состояния. Обычная механика приучила нас к тому, что, произведя некоторое наблюдение, можно точно определить траекторию частицы. А в квантовой механике нельзя одновременно указать и положение электрона в пространстве, и его скорость, а если можно, то лишь с определенной степенью точности. Это утверждение носит в квантовой механике название принципа неопределенности.

Некоторые величины, характеризующие частицу (например, момент импульса) могут принимать только дискретный (прерывный) ряд значений. Другие, как, например, энергия, импульс, могут быть и дискретными, и непрерывными. Набор таких величин однозначно определяет состояние частицы. Под влиянием внешнего воздействия частица может переходить из одного состояния в другое. При этом невозможно достоверно определить, в какое именно состояние она перейдет, но можно узнать вероятность, с которой она переходит в каждое из возможных состояний. Дискретность и вероятностный характер поведения частицы и составляют основу квантовой механики.

Статья восемнадцатилетнего студента – развитие идей Гейзенберга, Шредингера и других основателей квантовой механики.

– Когда я познакомился с общей теорией относительности Эйнштейна, я был потрясен ее красотой, – много лет спустя рассказывал Ландау ученикам. – Статьи Гейзенберга и Шредингера привели меня в восхищение. Никогда раньше я с такой ясностью не ощущал мощь человеческого гения.

В 1926 году студент пятого курса университета Лев Ландау поехал в Москву на V съезд русских физиков. Съезд открылся 15 декабря и продолжался пять дней. Ландау выступил с докладом: «К вопросу о связи классической и волновой механики», выступал и в прениях, полемизируя с В. Е. Лашкаревым, допустившим неточность в трактовке теории гравитации. Прошла неделя, надо было возвращаться в Ленинград. Из Москвы Лев ехал вместе с научным руководителем его дипломной работы. Это был профессор Виктор Робертович Бурсиан, ученый старой школы, важный и солидный. Студенты знали, что дома у профессора висят полотенца с вышитыми мудрыми изречениями на немецком, родном языке Бурсиана.

Лев Ландау выполнил дипломную работу намного раньше срока. Защиту назначили на 20 января 1927 года. После защиты профессор Лейфет спросил выпускника, где он намерен работать. Ландау ответил, что еще не решил окончательно.

– Зачем выпускают столько физиков? – проворчал Лейфет. – Я же говорил Рождественскому...

Оглавление