Писать об отце очень тяжело. Слишком остро еще вспоминается тот звонок в январе, когда нам передали, что его не стало. Особенно болезненным в тот момент было осознавать, что мы его не просто не увидим (он должен был ехать в Англию и мы обсуждали, как он приедет к нам в Абердин на несколько дней), но не увидим больше живым, не увидим никогда.

После этого помнится какой-то красный туман, из которого выплывают отрывки. Гроб, стоящий в зале в здании Академии наук на Ленинском проспекте в Москве, и череда людей, проходящих мимо него... Море людей в Городке: люди пришли попрощаться, и не хватило времени, чтобы подойти к гробу всем, кто хотел... Кладбище, коллеги и друзья отца, все - с серыми, а многие - с заплаканными лицами...

На память об этом осталась какая-то ледяная «иголка» где-то под сердцем и чувство того, что многое из того, что собирался сделать вместе с ним, осталось недоделанным. Многое, что собирался сказать ему, - так и осталось как бы «невостребованным». И две вещи, которые почти всегда со мной: его часы, которые заводились сами от движения его руки, продолжают отмерять время на моей. И простой черно-белый портрет - тот, на котором отец сидит, подперев щеку рукой, всегда стоит на моем рабочем столе.

Светлые воспоминания о папе связаны в основном с моим детством. Потом он все меньше и меньше принадлежал нам, семье, и все больше - другим, своей работе, в которую он уходил с головой.

Детские мои воспоминания берут начало в том времени, когда мы еще жили в Подмосковье, и они совсем фрагментарные. Основное время я тогда проводил с дедушкой и бабушками. Папу и маму я видел в основном в выходные дни, а в будни - только урывками. На работу в Москву они ездили на электричке (жили мы в Пушкино), утром уходили рано и возвращались поздно. И от этого, совсем моего детского периода, в памяти осталось в основном только восхитительное мороженое («эскимо»), которое родители иногда привозили из Москвы (я был тогда совсем мал и именно это, наверное, тогда казалось мне «самым главным».

Первые годы в Новосибирске запомнились в основном зимами и выходными, проведенными с родителями на лыжах в «Золотой Долине» (когда позволяла погода). Причем отец почему-то запомнился на одной-единственной лыжной горке, а больше - дома, с дрелью в руках, делающим лыжные крепления.

Отдельное место в этих отрывочных лоскутках памяти занимают праздники - Новый год, Первомай, 7 Ноября. Новый год всегда был особенным в доме. И не только потому, что ставилась елка и были подарки. А в основном потому, что бывало шумно и приходило много гостей, и еще потому, что ощущение грядущего праздника начиналось задолго до 31 декабря.

Сначала отец приносил молодую пихту, но она сразу же заматывалась в мешковину и убиралась на балкон. За несколько дней до праздников, вечером, елка доставалась - оттаивала, и начинались настоящие приготовления. Отец доставал с «антресолей» ящик с елочными игрушками. Если старая елочная подставка не вызывала у него доверия в своей надежности, он делал новую - что-то выпиливал, подрубал...

К этому моменту елка, уже оттаявшая и источающая аромат, была готова к дальнейшему «процессу». Отец аккуратно вымерял, чтобы она «вошла» по высоте, подрубал ствол и загонял его в подставку. Дальше делались какие-то растяжки и еще что-то, тогда для меня очень сложное.

И почему-то другие воспоминания про Новый год гораздо тусклее, чем то, как отец ставит елку.

Первомай и 7 Ноября в эти годы запомнились в основном демонстрациями. Кажется, мы тогда не пропустили ни одной. Отец запомнился в колонне института, среди друзей и коллег, в меховой шапке, с флагом в одной руке и с сигаретой - в другой...

Более поздние воспоминания связаны уже с летом, когда отец уходил в отпуск (тогда это еще случалось). Для меня эти отпуска запомнились всякими путешествиями, сначала - на лодке, а потом и на машине.

Лодочные путешествия всегда начинались с суеты, упаковки теплых вещей, палаток, спальных мешков, рыболовных снастей. Отец отвозил нас на лодочную базу, а сам уезжал ставить машину в гараж. На базу он возвращался на очень древнем велосипеде, на который сам поставил небольшой бензиновый моторчик. От собственно «поездок» на лодке осталось только одно воспоминание: отец сидит на корме лодки «за мотором», прикрываясь от брызг фартуком или клеенкой.

Наша жизнь на островах запомнилась солнцем, купанием и, конечно же, рыбалкой. Рыбалка для отца была, наверное, единственным занятием, когда его руки и голова не работали с полным напряжением. Видимо, это были единственные часы, когда он полностью от всего отключался. Мне почему-то кажется, что он больше всего любил рыбалку с поплавковой удочкой. Так и запомнилось - он стоит в камышах, по колено в воде, с длинной удочкой, в широкополой шляпе из когда-то белого тонкого фетра.

С этой белой шляпой у меня связаны особые воспоминания. Неотъемлемой частью лодочных путешествий была возня с лодочными моторами. В некоторые поездки отец почти непрерывно что-то настраивал, перебирал, заменял. И, конечно же, после таких операций мотор нужно было проверять. Поскольку моторы были старенькие, «заводить» их было непросто: отец стоял на корме лодки, упираясь в мотор одной ногой, балансируя на другой, и интенсивно дергал стартовый шнур. Было очень жарко, отец был в клетчатой рубахе с длинным рукавом, завязанной «узлом» на поясе, и в своей любимой белой шляпе.

Я сидел в лодке на переднем сиденьи и смотрел. После того, как отец в очередной раз «подвернул» регулятор оборотов («газ») - мотор все никак не заводился, произошло непредвиденное. Мотор взревел, как одурелый, что-то щелкнуло, и лодка «пошла».

Поскольку мотор никто не придерживал, он свернулся набок. Лодку резко «закружило», отец «получил» удар сзади под коленки углом лодки и вылетел за борт. Все эти события произошли настолько быстро, что я даже не успел испугаться (во всяком случае, это мне теперь так кажется). Я довольно быстро подскочил и заглушил мотор - в голове были только две картинки: отец за бортом и лодка, кружащая вокруг него с острым гребным винтом...

Мужская часть семьи: сыновья Андрей и Игорь и старший внук Илюша (а еще есть Никита)

Это уже потом все разложилось «по полочкам», рычажок «вперед - холостой ход- назад», видимо, не зафиксировался достаточно надежно и от вибрации соскочил в положение «вперед». Но сам эпизод остался в памяти набором ярких кадров. Кадр первый: отец на корме лодки дергает мотор. Кадр второй: лодка быстро движется со свернутым набок мотором; отца не видно, а в воздухе «висят» веер из сигарет, вылетевших из нагрудного кармана его рубашки, и белая шляпа. Кадр третий: я стою в лодке, которая медленно продолжает двигаться по инерции, отец плывет в мокрой рубашке и отплевывается, на зеркальной глади подбитым лебедем плывет белая «кавказская» широкополая шляпа в окружении мокрых переломанных сигарет. И завершающий кадр (хотя, вполне возможно, он вплелся сюда из воспоминаний о других поездках): все сидят в тени, обсуждая благополучное завершение эпизода и неспешно раскладывая по мискам копченых окуней, которых только-только подтащил к импровизированному столу Б.А.Артемов...

Из автомобильных путешествий запомнились в основном поездки по Новосибирской области. А из дальних поездок - поездка на Телецкое озеро, наверное, своим разнообразием. Это был единственный раз, когда путешествие совершалось и на автомобиле, и на лодке - по озеру «за один раз». Дальние поездки на машине почему-то вообще не оставили ярких воспоминаний. В основном какие-то обрывки: отец за рулем (неизменная сигарета и дым, «утекающий» в водительское окно), отец что-то чинит, и из-под машины торчат только ноги в пыльных джинсах. Телецкое озеро запомнилось немножко больше, наверное потому, что сама дорога заняла незначительную часть всего путешествия. Правда «цельными» запомнились всего три эпизода.

Первый - рыбалка на одной из мелких речек, когда мы впервые ловили настоящего хариуса. Отец - в клеенчатом плаще и высоких резиновых сапогах, прыгает по большим мокрым камням... Мы закидываем удочки в речку, прямо в белое «кипение», где, кажется, и воды-то нет, что там говорить про рыбу... И - потом - небольшие серебряные рыбки на кукане, сделанном из веточки, у отца в руке...

Второй эпизод связан опять с тем же лодочным мотором. Из-за ограниченного веса с собой было взято минимальное количество запчастей. И после «проверки» одного из моторов вблизи от берега какая-то важная деталька со звоном выскочила, блеснула на солнце и булькнула в воду. После долгих и безуспешных поисков в кристально чистой, ледяной воде было принято непростое решение. В запчастях такой детали не было, решили ее выточить: вручную, без тисков, маленькими напильниками. Вот и запомнилось, как Владимир Петрович (Мамаев) и отец по очереди, скрючившись, прижав металл к камню-голышу, выпиливают эту детальку из гаечного ключа... Случилось это в самом начале путешествия. И к чести академиков (тогда еще будущих) деталь эта дослужила верой и правдой до конца поездки.

Редкие минуты отдыха

Третий эпизод связан с «купанием» в Телецком озере. Почему-то мне сейчас кажется, что это случилось в тот же день, что и происшествие с мотором. Пилить железку было тяжело, и день выдался жаркий. Отец и Владимир Петрович сильно хотели искупаться и в конце концов решились, несмотря на холодную (не более +10°) воду в озере. Происходило это примерно так: несколько прыжков в воду, и сразу же назад. Причем мне запомнилось больше всего «звуковое» сопровождение, более громкого я от отца не слышал.

Из «близких» поездок вспоминаются поездки за грибами и ягодой. Отец очень любил собирать грибы. Когда в грибной сезон выпадали так называемые свободные выходные (а в основном это происходило, когда семья бунтовала и требовала «объявить» данные выходные свободными), мы уезжали - чаще всего на несколько часов, на Коен или куда-то в те места. Когда - просто походить с корзинкой, когда - пособирать грибы. Отец очень любил сосновый бор, но, к сожалению, туда не всегда можно было съездить налегке - надо было ехать с ночевой, с палатками, спальниками и полным походным снаряжением. Ездили в бор ближе к осени - чтобы заодно пособирать брусники. Из всех этих поездок запомнились более всего две, и обе осенние.

Запомнилась также одна из последних поездок с отцом в березовый лес в Маслянинский район: он - за рулем, я и моя жена Марина в его светлой 24-й «Волге». Был хороший, теплый, солнечный осенний день, выпавший после обычной дождливой недели. Как всегда, чтобы добраться до леса, нужно преодолеть последние километры по исключительно грязной проселочной дороге. Трудно объяснить тому, кто не пробовал сам проехать по набрякшему от дождя сибирскому чернозему, что это собой представляет. А тут еще добавилась другая «беда» - ремонт на трассе, ведущей в Маслянино. Ремонт был серьезный, переделывали насыпь через гигантский овраг. Насыпь почти закончили, оставалось только насыпать гравий. Поскольку трасса являлась одной из основных в районе, ее открыли, «не полностью закончив». Мы подъехали, вышли из машины. Отец посмотрел, докурил сигарету и спокойно сказал: «Ничего, проедем». Когда мы остановились наверху уже на другой (более высокой) стороне оврага и посмотрели назад, мне стало задним числом страшновато. Скользкая, будто мылом намазанная, глиняная насыпь, высотой до 12 метров на середине, без каких-либо перил ограждения, была очень слабо приспособлена для того, чтобы на ней находиться, а не то что ездить. Но у нас не было никаких колебаний, наверное потому, что сказано это было очень спокойно и веско. И, видимо, еще потому, что мы знали, как отец все делал: надежно и обстоятельно.

Из поездок за грибами в Ордынский бор запомнилась одна из поздних, сентябрьских. Поехали мы с ночевой, много толкали машину по грязи... Но попали «удачно», белых грибов было неимоверное количество. Помню, как отец нагибался к грибу и щупал снизу шляпку - не мягкая ли, чтобы не срезать лишнего гриба. Вообще тогда в лесу у меня возникло ощущение чего-то ирреального: мягкое солнце последних дней «бабьего лета», выцветшая папина куртка, время от времени мелькавшая где-то вдалеке, между коричневых сосновых стволов, и бордово-коричневые шляпки белых грибов на янтарной, прошлогодней осыпавшейся хвое.

Отчетливо мелькает перед глазами отдельный «кадр» - отец с большой плетеной корзинкой, полной отборных белых грибов, и рядом я - оба с удивлением смотрим на «ведьмин круг». И не то, чтобы мы не видели такого: правильные круги из цветных поганок - явление для нашего бора довольно заурядное. Но вот чтобы с десяток почти одинаковых по размеру белых стояли на полянке кружком метра этак в полтора диаметром, ни до этого, ни после - я не видел.

Когда отец стал ректором университета, а затем - председателем СО АН, подобные поездки стали случаться очень-очень редко. Да и дома мы папу стали видеть все реже - утром он быстро уходил на работу, вечером чаще всего возвращался, когда мы уже спали. Даже его день рождения однажды праздновали без него - сначала он позвонил и сказал, что задержится ненадолго в Президиуме, а потом, через какое-то время, велел «начинать без него». Я тогда уже жил отдельно от родителей и папу видел в основном по праздникам. От этих встреч в памяти осталось: папа с мамой и внуками (нашими сыновьями) сидят у нас на диване. Обычно папа уставший (что случалось нередко в последние годы). Или: папа сидит во главе большого «гостевого» стола у себя дома, в коттедже, - того самого стола, который, даже будучи надставлен двумя секциями, не всегда мог одновременно вместить всех, кто приходил. Я очень жалею о том, что мало у нас осталось папиных фотографий. Он сам фотографировал много, во всех поездках. Но на этих кадрах его, конечно же, нет... И этого уже не вернуть.