Л.И. Лебедева
МОЙ «ПАРИЖ» - это МГУ

У каждого, наверное, есть свой "Париж". Моим "Парижем" стала Москва, Московский университет. Школу я кончала в далеком, милом моему сердцу небольшом поселке с красивым названием Санчурск в Кировской области. До революции он назывался Царево-Санчурском и славился своими церквями и зажиточным купечеством. Туда нашу семью забросило лихолетье войны. В то время там собралось много интеллигенции, эвакуированной из Москвы, Ленинграда, других городов. Местные жители называли нас "кувыренными" и помогали кто как мог устроиться на новом месте, наладить быт. У меня сохранились самые теплые воспоминания об этом тихом, удаленном от железных дорог поселке моего детства и его людях, живо откликнувшихся на нашу беду. Из Ленинграда в Санчурск был эвакуирован детский дом. Ленинградка Лора Залесская была моей самой близкой подругой, мы сидели за одной партой, обе были отличницами. Лора была выше меня ростом и шире в кости. Она защищала меня от санчурских мальчишек, которые дразнили меня "балерина из Берлина". Летом мы пасли за речкой детдомовских гусей, загорали, купались. Она научила меня плавать и нырять. Возвращаясь в Ленинград, она подарила мне старинную палехскую шкатулку, я берегу ее до сих пор.

Откуда-то в поселок были эвакуированы фармацевтический институт, педагогическое и медицинское училища. В школе работали замечательные высокопрофессиональные и любившие свое дело учителя. Выпускники нашей школы учились в вузах Москвы, Ленинграда, Казани. Я поступила на биологическое отделение биолого-почвенного факультета МГУ им. М.В.Ломоносова.

Нельзя сказать, чтобы в школе я увлекалась зоологией или ботаникой, как это было у моих друзей по университету - москвичей Коли Заренкова и Наташи Окуловой. Коля мог часами с увлечением рассказывать о беспозвоночных. Наташа, наоборот, интересовалась млекопитающими. До сих пор помню фотографии заснятых ею обитателей подмосковных лесов. В школе я любила литературу и собиралась поступить на филологический факультет. Но однажды в одном из журналов мне попалась на глаза заметка про А.И.Опарина, его известную гипотезу о возникновении жизни на Земле. Загадка происхождения жизни на какое-то время увлекла меня, и я неожиданно не только для окружавших, но и для самой себя подала заявление на биофак МГУ. И ни разу не пожалела об этом.

Меня зачислили в двенадцатую группу. Это хорошая, дружная группа, в которой не было "чванливых", забияк, сплетен, скандалов, запомнившихся недоразумений. Нас было двадцать человек.

Сентябрь моего первого студенческого года в Москве выдался на редкость теплым и солнечным. В один из таких дней я и знакомый студент с философского факультета зашли в Александровский сад. Было какое-то непередаваемое словами очарование в торжественной гармонии красок кремлевских стен, золотых узоров, расцвечиваемых солнечными лучами в пожелтевшей листве, удивительно голубого чистого неба с легкими прозрачными облаками. Настроение было под стать природе - светлое, праздничное. Тем неожиданнее для меня стал рассказ моего спутника о Николае Ивановиче Вавилове. Пронзительной болью в моем сердце отозвалась трагическая судьба великого генетика. Не хотелось верить, что И.В.Сталин мог быть причастен к этой расправе, что вообще такое могло случиться в нашей стране. Мы отчаянно любили свою Родину. Мы были дети войны, а ничто так крепко не приобщает к великому чувству Родины, как война. Наша победа в войне озвеличила Советский Союз в глазах освобожденной Европы. Мы гордились своей страной. "... Завидуйте! Я - Гражданин Советского Союза!" - читала нам В.В.Маяковского моя любимая школьная учительница, преподававшая русский язык и итературу, София Дмитриевна Пакутина. Победа возвеличила И.В.Сталина и компартию. Мы в них верили. "Сталин - наша сила боевая. Сталин - нашей юности полет. С песнями, борясь и побеждая, весь народ за Сталиным идет", - пели мы на школьных вечерах, на праздничных демонстрациях.

Хотелось с кем-нибудь поделиться услышанным, снять давившую душу тяжесть, но мой спутник просил меня никому ничего не рассказывать, дабы не оказаться в другом "университете". Я обещала, и сдержала свое обещание. Потом, кажется на четвертом курсе, когда Т.Д.Лысенко пытался читать нам лекции по генетике (дарвинизму?), и наш курс освистал его, я поняла, что тайна истинной истории генетики в СССР была в ту пору известна многим. В тот вечер я с грустными думами возвращалась на трамвае в общежитие.

Мы жили в только что построенных корпусах на старом Каширском шоссе. Общежитие было еще не благоустроено, в корпусах холодно и сыро. Но мы словно и не замечали этого. По субботам на нашем этаже устраивали танцы, по воскресеньям спали до полудня, а начиная с понедельника "запрягались" на всю неделю. Вставали в семь часов, быстро перекусывали и бежали на трамвайную остановку. Ехали до Балчуга и через Красную площадь торопились на Моховую. Однажды на Красной площади посадили молодые липы. В вечной спешке я бы не заметила этого, но шедший со мной Миша Сазоненко, служивший разведчиком во время войны, спросил: "Что нового появилось на Красной площади?" Я посмотрела кругом, ничего нового не увидела. "Вот видишь, какая ты не наблюдательная! Смотри, посадили новые липы". И в самом деле, ряд посаженных минувшей ночью молодых лип тянулся вдоль тротуара.

Обычно занятия начинались в восемь часов утра. В памяти остались узкие, заставленные шкафами коридоры старых корпусов университета, крутые лестницы с истертыми ступенями (сколько студенческих поколений прошагало по ним!), большой, душный читальный зал библиотеки, мрачная столовая и ведущий к ней "туннель", вечно заполненный смешанными запахами кислых щей и находившихся тут же туалетов. Помню пыльный чердак зоологического корпуса, где проходили собрания нашей группы, где беседовал с нами прикрепленный к нам политрук; зоологический музей, где в отгороженных шкафами отсеках рядом с огромными скелетами динозавров и мамонта проходили занятия по английскому языку, математике. Часто, сидя на занятиях по английскому языку, можно было слышать, как за спиной, в соседнем отсеке, кто-то пытается решить интегральное уравнение.

Запомнились лекции профессоров Зенкевича, Курсанова. Математику читала яркая, темпераментная женщина "кавказской национальности", кажется, армянка. Всегда красиво одетая, она выделялась на фоне куда более скромно одетых женщин биофака, очаровательных той милой внутренней красотой, которая так характерна для русских женщин.

Занимались много. Сейчас удивляюсь, как мы успевали еще посещать музеи, выставки, театры, выстаивать ночами в очередях за билетами в Большой театр. На театры денег у меня не хватало, я жила в основном на стипендию с редкими (к празднику) небольшими переводами от мамы. Зато когда я получала перевод, это был действительно праздник. Своим высшим образованием я во многом обязана моей доброй, мудрой маме. Оставшись после войны без мужа, в бедности (мы были беженцы), отказывая себе во всем, она изо всех сил тянула детей. Была она по-русски красива, трудолюбива, терпелива. И имя у нее было, как мне всегда казалось, исконно русское. Ее звали Матрена Филипповна. В день весенней Матрены повезли в церковь Олечку, а привезли Матрену. Так окрестил поп. Ей нравилось свое имя. После ее смерти читаю в метрике "Матрона". Беру словарь. "Матрона - у древних римлян почтенная замужняя женщина, мать семейства". Именно такой она и была. Все, кто ее знал, уважали и любили. Светлая ей память!

Несмотря на нехватку денег, я все-таки побывала во всех московских театрах, смогла увидеть все лучшие спектакли. А произошло это так. В один из первых дней после приезда в Москву я увидела около метро на Киевском вокзале свою сверстницу, беспомощно оглядывающуюся по сторонам девушку в окружении многочисленных корзин и сумок, набитых деревенской снедью. Я подошла к ней и спросила, не нужно ли помочь. Оказалось, что она возвращалась из Львова, ее должен был встретить отец, но не встретил, а между тем у нее не было ни копейки денег, чтобы добраться до дома. Я помогла ей. Так мы подружились. Ее звали Генриетта. Отец ее служил театральным администратором и снабжал нас контрамарками. А иногда мы без контрамарок бежали в какой-нибудь театр. Знакомые контролерши давали нам стулья, и мы устраивались в проходе, откуда было хорошо видно и слышно актеров. Спустя много лет я вот так же без билета была в Пражском театре оперы и балета. В тот вечер у меня оставалось несколько часов до отхода поезда на Москву. Я бродила по вечерней Праге, пытаясь понять разницу между пражанами и москвичами. Случайно я оказалась около оперного театра. Захожу, объясняю служителям, что у меня нет билета и что я хочу посмотреть только фойе театра. Узнав, что я из России, одна пожилая женщина заулыбалась, подобно московским контролершам, дала мне стул и пригласила в зрительный зал. И опять, как в далекие студенческие годы, я сидела в проходе, откуда все было хорошо видно и слышно. Давали оперу "Евгений Онегин". По аншлагу догадалась, что в спектакле заняты известные артисты. Звучала чарующая, знакомая до мелочей музыка П.И.Чайковского. Но было что-то незнакомое, нерусское в игре актеров. Все-таки другая душа у народа! Хотя нет генетических границ между разными нациями! Что же разделило их? Язык? "В начале было слово?"

Благодаря Генриетте я смогла увидеть и услышать всех лучших актеров того времени. На мой взгляд, театральная жизнь Москвы пятидесятых годов прошлого века отличалась от современной не только меньшим числом театров и актеров, но также более высокой, классической строгостью, большей изысканностью и мастерством актерского исполнения. Впрочем, может быть, мне это только кажется. Я давно не была в Москве.

Занятые наукой, мы не были оторваны от окружавшей нас жизни. Театральная Москва стала моим вторым университетом. Кто-то из нашей группы организовал для нас цикл лекций в Третьяковской галерее. Мне, приехавшей в Москву из провинции, открылся незнакомый до того мир высокой живописи. Нередко наши лекции и экскурсии проходили в выходные для Третьяковки дни. Лекции читала нам научный сотрудник галереи Лебединская. К сожалению, память не сохранила ее имени. Но хорошо помню ее красивое живое лицо, ее влюбленность в живопись. У меня даже сохранились записи ее лекций. Она водила нас по пустым залам музея и рассказывала, рассказывала, рассказывала. О художниках, их жизни, истории создания и достоинствах картин, о той исторической эпохе.

Мои дни были заполнены до предела. Возвращалась в общежитие поздно, готовилась к занятиям, иногда помогала одолеть математику своим однокурсникам, бывшим солдатам, рабочим, пришедшим в университет из армии, вечерних школ, техникумов. Сделав все дела, засыпала мертвым сном до утра, а утром снова торопилась на Моховую. Здесь, о старых, много видевших корпусах ходило много легенд и преданий. Одна из них мне хорошо запомнилась. Говорили, что после революции старый граф, бывший попечитель университета, не уехал вслед за своими потомками на Запад, а остался доживать свой век в России. Он был одинок и беден, жил на чердаке своего бывшего большого дома во дворе механико-математического факультета. Выдающийся ученый-химик Николай Дмитриевич Зелинский взял его к себе лаборантом. Не ведая, что Н.Д.Зелинскому запретили взять на работу "классового врага", граф каждое утро, опираясь на громадную трость, шел на химфак. Одет он был в черный потертый фрак с белой манишкой и манжетами. Рядом с ним шла старая собака. На кафедре он работал нелегально. Н.Д.Зелинский платил ему жалование из своей зарплаты.

Здесь же, в зоологическом корпусе старого здания университета я узнала, что запомнившийся мне со школы фильм "Суд чести" был снят по мотивам ложно истолкованной истории научных исследований выдающегося российского гистолога Григория Иосифовича Роскина и его жены Клюевой. Их обвинили в космополитизме и уволили с работы. Ученые остались без работы, без средств к существованию. Впору было наниматься сторожами. Говорили, что им помогал ученик и соратник Григория Иосифовича Леон Беницианович Левинсон, преподававший в университете гистологию. Позже, когда я училась на четвертом курсе (это было время "оттепели"), Григорий Иосифович вел у нас практикум по гистологии. На одном из занятий, раньше времени справившись с заданием, я читала роман американского писателя Мангольда "Жизнь во мгле" (в оригинале "Живи с молнией"). Григорий Иосифович подошел ко мне, сказал, что это одно из лучших художественных произведений о женщине-ученом. Он рассказал о своей стажировке в Сорбонне, о своих встречах с Мари Кюри, не снимавшей черного траурного платья после гибели мужа, выдающегося физика Пьера Кюри. Я пересказала историю Мари Кюри своей младшей сестре. Та в память об этом рассказе через двадцать(!) лет, в 1977 году прислала мне из Ленинграда ко дню рождения только что вышедшую у нас в переводе с французского языка книгу "Мария Кюри", написанную ее младшей дочерью журналисткой Евой Кюри. Захватывающая история жизни Марии Кюри, волнующая своей необычностью, надолго остается в памяти.

В 1956 или, возможно, в 1957 году Григория Иосифовича официально реабилитировали. По этому поводу было торжественное заседание в Академии наук, с которого на карете скорой помощи его увезли в кремлевскую больницу.

Много историй из университетской жизни помнили пожилые служители гардероба в зоологическом корпусе. Бывало, они рассказывали, что вот тот-то профессор - большой ученый, "но барин, - прибавляли они, - проходит мимо, никогда не здоровается". Другого профессора они не признавали за ученого. "Не внушительный какой-то, летает мотыльком по лестницам". Очень тепло отзывались о Клименте Аркадьевиче Тимирязеве: "Климент Аркадьевич был и ученый великий, и человек большой. Уважительный. Был со всеми нами почтителен. Звал нас по имени-отчеству, приветливо раскланивался всегда". Иронизировали по поводу нашумевшей тогда "теории" Лепешинской о самозарождении жизни из подноготной грязи, по поводу ее "эликсира" молодости - содовых ванн. Все-то они знали! А с виду - вроде как малограмотные!

Однажды поздно вечером торопилась на трамвайную остановку к Балчугу. Только что сдала страницы по английскому языку. Английский язык у нас вела Варга. Это была весьма почтенного возраста дама. Всегда аккуратно причесана, напудрена, накрашена, одета дорого, но несколько старомодно. На этот раз я сдавала страницы у нее дома. Жила она недалеко от университета, на улице Горького. Круглый стол, покрытый ковровой скатертью. Низко над столом висит лампа с шелковым оранжевым абажуром с кисточками. В комнате полумрак, и только на столе яркое пятно света. Она просит меня перевести отдельные, наугад взятые отрывки текста. Потом откладывает все в сторону, приносит чай со сладкими пирожками и долго рассказывает мне о московских новостях, о себе. Встретишь такую на улице, подумаешь: "Фу-ты ну-ты, барыня!" А узнаешь поближе - добрейшей души человек. Есть в коренных москвичах какая-то истинная, не показушная доброта, так гениально подмеченная Л.Н.Толстым у Ростовых. Я сталкивалась с этим в домах своих московских подруг Тани Угаровой, Наташи Окуловой, Майи Киселевой, Ляли Гордеевой, во многих других домах.

Иду по опустевшей Красной площади. Золотые звезды небес беседуют с рубиновыми звездами Кремля. На следующий год общежитие, а еще через год биофак переедут в новые здания, которые строятся на Ленинских горах. Там я узнаю другую, новую Москву, Москву-подростка. А здесь стоит древний, "коренной России град". "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет". По мудрому ли замыслу зодчего или как закономерное проявление извечной тяги российского народа к науке, искусству, духовности, но так или иначе здесь, в самом центре Москвы, у стен Кремля расположились университет, его дочерние институты, консерватория, Большой и Малый театры, Кремлевские соборы. Есть что-то символическое в этом сочетании, словно здесь, на пятачке Садового Кольца, три начала российской столицы: наука, искусство, духовность - стали заповедным кодом России. И пока державная власть хранит и умножает их - России быть.

8 Марта с букетом мимоз меня провожает брат. Я уезжаю в Новосибирск. На перроне мне вспомнилась девушка из Новосибирска. Несколько лет назад мы ехали с ней от Казани в одном купе. Я ехала поступать на биофак, она - заканчивать филфак МГУ. Она запомнилась мне своей красотой, изяществом одежды, гордой и скромной простотой. Через много лет знаменитый американец Билл Гейтс в ответ на вопрос, что его больше всего поразило в Новосибирске, скажет: "Я нигде не видел так много красивых женщин!"

		Лебедева Л.И. Мой "Париж" - это МГУ // Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре СО РАН. 1957-2007. - Новосибирск: Гео, 2007. - С.61-66.

ОГЛАВЛЕНИЕ