Нас стали сразу обучать такие гиганты, как Ландау и Лившиц. Будкер тогда был простым преподавателем. Сразу со второго курса наша группа проходила практику в Курчатовском институте, который в то время назывался ЛАН-2 (Лаборатория Академии наук - 2). Занятия проходили в Долгопрудной, в строящемся будущем здании МФТИ, на тщательно охраняемой территории. В связи с учебной перегрузкой военного дела и физкультуры не было, по общественным наукам преподаватели относились к студентам доброжелательно. Один из профессоров по любому поводу говорил: "Метафизики бывают двух сортов...". Сдавать экзамены было несложно, но чтобы получить пятерку, требовалось посещать занятия. Володя Судаков учился только на пятерки, но занятия по общественным наукам не посещал, и для искомой отметки использовал классический прием. Он приходил на консультации перед экзаменом, и практически только он один задавал вопросы. И сам же на них отвечал, говоря: "Правильно ли я понимаю...?" И когда он приходил на экзамен, преподаватель ставил ему пятерку, практически не спрашивая. А вот Спартак Беляев был другого склада - тоже совершенно круглый отличник, он был труженик. По общественным наукам я обычно получал четверки, за исключением одной пятерки, которую честно заработал в конце обучения (правда, у отца моего одноклассника; как тесен мир, в котором мы живем!).

В 1952 году, когда мы заканчивали университет, то все время стоял вопрос - будем ли мы помимо диплома сдавать госэкзамен по общей физике, которую еще на втором курсе нам читал радиофизик профессор Рытов? Это был всеобъемлющий курс, куда входило все, чего не было в теоретическом курсе Ландау и Лифшица. Когда мы стали делать дипломные работы, нам объявили, что время обучения сокращается на полгода, благодаря чему отменили госэкзамен, но и на диплом оставили меньше времени. Почти все сидели до последнего дня, окруженные секретными бумагами, дописывая совершенно секретные дипломы. Мой диплом был в особой папке, содержал всего 8 или 9 страниц текста, а когда я защищался, один из членов ГЭК сказал, что он ничего не понял. Моя тема - спектры нейтронов деления какого-то изотопа были нужны для дела. Как стало ясно позднее, они были самыми точными в то время. Секретность на самом деле была на высоком уровне. Я не знал, чем занимаются мои товарищи в соседней комнате. Когда мы ходили в туалет, то не знали, что делать с секретными документами. Сдавать их не хотелось, а оставлять страшно даже запертыми в стол, так как работники первого отдела имели ключи от всех помещений и рыскали с проверками постоянно. Строгая тотальная секретность сохранялась до 1955 года, до встречи Н.С.Хрущева с Эйзенхауэром.

Была масса забавных историй, про которые можно рассказывать часами.