Глава 3

МОЛОДОСТЬ

Среди математиков МГУ. В 1923 году я стал аспирантом (тогда это называлось - научный сотрудник 2-го разряда) только что организованного Института математики и механики Московского университета. Институт был создан для того, чтобы предоставить ученым больше возможностей для ведения научной работы и обеспечить благоприятные условия для подготовки молодых кадров.

Времена были нелегкие, зарплаты не хватало даже на еду, и все старались придумать приработки. Очень оборотистый Лихтенбаум уговорил Тимирязева (физика, сына знаменитого К.А.Тимирязева) организовать при Институте им.К.А.Тимирязева цикл лекций с платным реферированием классиков естествознания. Я получил предложение сделать доклад по докторской диссертации Н.Е.Жуковского «О прочности движения». Готовясь к лекции, я два дня пытался понять главную лемму диссертации, а на третий день построил простой пример, опровергающий ее. Лекция прошла удачно, а гонорар был весьма полезен. Однако позже мне сказали, что ошибка Н.Е. Жуковского была замечена задолго до меня (правда, из более общих и сложных рассуждений) крупнейшим в этой области специалистом академиком A.M.Ляпуновым.

Нам, аспирантам, полагалось посещать заседания Московского математического общества. В него в то время входили 20-25 математиков. Бессменным президентом долгое время был Д.Ф.Егоров, заместителем Н.Н.Лузин, ученым секретарем И.И.Привалов, затем В.В.Степанов. Члены общества обычно сидели за длинным столом перед доской, гости (аспиранты, студенты старших курсов) располагались сзади на стульях. Для многих из нас большинство докладов было малопонятно, но мы любили, когда у докладчика обнаруживались ошибки. Если делалось особенно скучно, играли в крестики.

Мне хорошо запомнились три доклада: мой собственный (по дифференциальным уравнениям), профессора П.А.Некрасова и одного из моих самых близких друзей - Л.А.Люстерника.

Мой доклад в целом (хоть я и волновался) прошел хорошо. Успех был сбит выступлением Лузина: из его замечаний следовало, что он предвидел высказанные мною идеи уже давно. Однако после публикации мой результат получил высокую оценку во Франции и был доложен на семинаре Адамара.

Комичным и жалким одновременно оказался доклад профессора Некрасова, тогда уже глубокого старика. Он был посвящен математическим методам прогнозирования системы управления государством. Помнится, Некрасов начал так: «Двадцать лет назад я делал здесь же доклад - я доказывал, используя развитые мною методы, необходимость на Руси самодержавия. Месяц назад я перечитал рукопись и обнаружил ошибку: в одном месте вместо плюса я поставил минус... Я проверил все дальнейшие выкладки и внес в них необходимые исправления». Профессор минут 50 писал на доске формулы, после чего заключил: «Теперь мною полностью доказана необходимость на Руси большевизма»...

Доклад был встречен молчанием.

Красочным эпизодом был доклад Люстерника по прямым (конечно-разностным) методам решения задачи Дирихле. Попытки решить эту проблему (крайне важную как для теории, так и для приложений ко многим проблемам механики сплошной среды) делались многими крупными учеными как у нас, так и за рубежом. Люстерник впервые решил ее полностью. Когда доклад был окончен, Степанов задал вопрос: «Лазарь Аронович, а Вы читали мемуар Лебега на эту же тему?» Люстерник: «Нет, не читал». Степанов: «Очень жаль. Насколько я помню, там есть и ваш результат. Все это я говорю не в укор вам, Лазарь Аронович, а в похвалу Лебегу».

Скоро стало известно, что ни у Лебега, ни у других авторов, занимающихся прямыми методами, теоремы Люстерника нет, хотя частные случаи рассматривались многими. Стало также известно, что собирается делать доклад молодая жена Степанова Юлия Рожанская. Началась интенсивная подготовка к контрудару по Степанову: 1) была доказана теорема более общая, чем теорема Рожанской, 2) нашли математика, лузитанца, который должен был играть роль Лебега.

Собрание Общества, как обычно, открыл Егоров и предоставил слово Рожанской.

Рожанская сильно волновалась; как на грех, у нее распустились волосы (длинные, густые, очень светлые). Все же доклад она кончила благополучно. Вопросы и ответы прошли гладко по программе, так же гладко прошли хвалебные речи Александрова и Урысона.

Затем с вопросом из гостей выступил Люстерник: «Известны ли Вам, Юлия Антоновна, последние топологические работы Л.?» «Нет, не известны». «- Очень жаль, так как Л. доказал теорему, в которой Ваша содержится как весьма частный случай. Я это говорю не в укор Вам, а в похвалу Л.» Егоров: «Л. здесь присутствует - может быть, он нам расскажет о своем результате?». На трибуну выходит Л., одет весьма неряшливо, к нижней губе приклеена недокуренная папироса, он довольно путано дает формулировку. Егоров предлагает заслушать Л. подробно на одном из ближайших заседаний Общества. Предложение принимается. Собрание расходится, исчезла и Юлия Рожанская. Оказались рядом Степанов, Привалов и я. Привалов: «Так что, зайдем, выпьем пивка?». Степанов: «Да, ничего другого не придумаешь, домой мне лучше пойти попозже». К нам присоединились еще Вениаминов и Кудрявцев. После первой кружки и нескольких анекдотов Степанов оживился: «Поведение Люстерника мне напоминает анекдот про гимназиста. Гимназист приходит к врачу-венерологу: «Доктор, заразите меня сифилисом.» Доктор: «Ты что, спятил?» «- Нет, мне это очень нужно.» «- Зачем?» «- Когда я заболею, я заражу гувернантку, гувернантка - папу, папа - маму, а мама - репетитора. Вот до него-то, подлеца, я и добираюсь!»

Путешествия. Организованная по инициативе A.M.Горького Комиссия по улучшению быта ученых - ЦЕКУБУ - устраивала также экскурсии. Первая была летом 1923 года в Крым. На следующий год побывали на Кавказе, а потом на Алтае и даже на Памире.

Мне сегодня интересно вспомнить Новосибирск, каким он был в 1925 году. Это была большая деревня. Строительство городских домов только начиналось. Мы взяли парусную лодку и по низовому ветру, по волнам, проплыли до Бердска. Обратно, хотя и по течению, пришлось идти на веслах - еле успели к поезду.

Утром приехали в Бийск. Город расположен в котловине, и весной, а часто и летом, улицы затопляли талые воды. Первую большую лужу встретили на вокзальной площади - лошадь шла по брюхо в воде, мы и вещи на телегах сильно подмокли. Состоялся диалог с возницей:
- Сильно грязно у вас в городе.
- Однако сейчас ничего, а месяц назад на главной улице лошадь утопла.
- Надо улицу мостить.
- Пробовали, однако мостовая утопла.

В Чемале наняли лошадей и через перевалы, через дикие леса, через речки и броды пробрались к горе Белуха.

«Институт талгенов». Электротехнический институт имени Каган-Шабшая. Во время нэпа началось привлечение специалистов из зарубежных стран. Приглашались также специалисты, уехавшие из России в начале революции, возвращались политические эмигранты. Приехал и один из наших парижских знакомых. Он добился разрешения организовать школу нового типа - «Институт талгенов» (талантов и гениев). Среди идей по организации такой школы была и весьма здравая - отбор и обучение по интересам и способностям. К обучению были привлечены профессора университета и крупных вузов, платили им больше, чем в государственных вузах. Деньги на содержание института организатор получал от нэпманов. Владелец передавал магазин институту, магазин считался государственным, с хозяина снимался налог, его дети могли поступать в вузы, а доход от магазина владелец и «Институт талгенов» делили пополам. Надо отметить, что, кроме детей нэпманов, набирали также детей неимущих родителей, причем этим детям платили стипендию. «Институт талгенов» просуществовал около трех лет и был закрыт за грубые нарушения финансовой дисциплины.

Примерно в то же время в Москву приехали профессор Шпильрейн (из Швейцарии) и инженер Каган-Шабшай (из Бельгии), оба - специалисты по электротехнике. Шпильрейн сразу получил кафедру в Московском высшем техническом училище (МВТУ). Он хорошо знал Каган-Шабшая и характеризовал его как малограмотного авантюриста. Благодаря знакомствам в Минпросе (Министерство просвещения) он отводил кандидатуру Каган-Шабшая от работы в московских вузах.

Каган-Шабшай избрал путь через промышленность, где у него оказались связи. Он организовал вуз нового типа - Электромашиностроительный институт им. Я.Ф.Каган-Шабшая. Для института он взял полуразвалившееся здание на углу Тверской и Тверского бульвара, бывший публичный дом. В качестве преподавателей (10-15 человек) он собрал профессоров и доцентов из разных вузов и дал им почасовую оплату, в полтора-два раза более высокую, чем в обычных вузах. Прием в институт происходил через две недели после приема в другие московские вузы. Требовались знания по математике и физике в объеме средней школы, причем прием не зависел от социального положения поступающих - принимали и детей нэпманов, священнослужителей, из семей военных царской армии и т. д. Зачисленный в институт сразу поступал на завод в качестве рабочего с четырехдневной рабочей неделей. Всю зарплату он был обязан сдавать в институт. Весь аппарат института состоял из директора (Каган-Шабшай) и секретарши.

Преподаватели и выпускники Государственного электромашиностроительного института им. Я.Ф.Каган-Шабшая. 1930 г. В верхнем ряду третий слева - М.А.Лаврентьев, профессор математики

При встречах в профессорской МВТУ со Шпильрейном, знавшим, что я преподаю у Каган-Шабшая, сразу начинался разговор о новом вузе. Я, как правило, молчал, а Шпильрейн поносил Каган-Шабшая как безграмотного самоучку и авантюриста. Шпильрейн: «У Шабшая есть учебник, где утверждается, что теплопроводность не зависит от материала. Я предлагаю Шабшаю суд Божий - на Красной площади развести два костра, над одним костром положить медную плиту, а над другим - той же толщины асбестовую. Я сяду на асбестовую, а Шабшай - на медную. Бог должен нас рассудить - кто дольше усидит, тот и прав». Несколькими минутами позже: «Такой суд бесполезен - Шабшай сгорит, но не слезет».

Много лет спустя я предложил аналогичный «суд Божий» министру, который был одним из инициаторов строительства целлюлозного комбината на Байкале. Я случайно встретился с ним у знакомых. При общих разговорах была затронута проблема загрязнения Байкала - естественно, между нами начался спор. Чтобы кончить надоевшую всем дискуссию, я сказал: «Предлагаю передать наше разногласие на суд Божий - на одном из публичных заседаний мы садимся за стол в президиуме рядом. Перед Вами ставится бутылка с водой, которую Вы с завода сбрасываете в Байкал, передо мной - такая же бутылка с коньяком. По знаку председателя нам наливают по стакану - Вам воду, мне коньяк. По воле Божьей, кто не прав, тот свалится под стол первым». Однако «суд Божий» не состоялся, а министр скоро перешел на другую работу.

Шпильрейн не мог вынести сосуществования с Шабшаем и поднял вопрос о его вредной деятельности на коллегии Наркомпроса. Коллегия приняла решение о закрытии шабшаевского института.

Шпильрейн праздновал победу, но совсем недолго. Шабшай через руководящих работников заводов собрал большой материал о сравнительной эффективности подготовки инженеров в МВТУ и в институте Шабшая:

1) подготовка каждого инженера в МВТУ обходилась государству (с учетом стипендии студентам и зарплаты преподавателям) в несколько тысяч рублей, а в институте Шабшая она не стоила государству ничего;

2) после окончания студент Шабшая имел, кроме неплохой теоретической подготовки, четырехлетний производственный опыт - от рабочего до самостоятельного инженера. В итоге на головных электротехнических заводах руководящие посты заняли «шабшаевцы», а «шпильрейновцы» оказались на два-три «этажа» ниже.

С этим материалом Шабшай проник к Сталину. Проверка подтвердила данные Шабшая. Наркомпросовцы получили выговоры, и им было приказано всю систему вузов перевести на систему Каган-Шабшая.

Победа Шабшая оказалась также непрочной. В вузах начались студенческие волнения, так как в новой системе грубо нарушались профсоюзные нормы труда. Сам Каган-Шабшай оказался замешанным в нарушении ряда законоположений и был переведен на рядовую работу на завод.

В этих экспериментах по образованию интересен поиск: привлечение к преподаванию сильных ученых, работа студентов на предприятиях (сейчас мы их назвали бы базовыми). Организаторы этих новых вузов поняли главное: поточная, стандартная система не годится для производства такой тонкой «продукции», как специалисты, здесь нужен новаторский подход.

Характерно, что оба института - и «талгенов», и Каган-Шабшая - были закрыты не из-за того, что там плохо учили студентов, а из-за финансовых и других нарушений.

За последующие десятилетия я десятки раз встречался со случаями, когда правильные, полезные идеи и начинания гибли именно из-за того, что не вписывались в рамки существующих финансовых и других инструкций. Финорганы часто не могут понять, что там, где все разложено по полочкам и расписано по циркулярам, нет движения, нет жизни, а есть застой. Новое рождается в борьбе со старым, сокрушая его, - эта истина усвоена всеми, и все-таки сокрушить финансовые рогатки считается всегда кощунством и чуть ли не преступлением.

В 60-х годах комсомол новосибирского Академгородка поднял большое дело - организовал научно-производственное объединение «Факел», которое занималось доработкой и внедрением научных идей в производство. «Факел» на договорных началах привлекал к работе научных сотрудников (преимущественно молодежь), аспирантов, студентов, он ощутимо ускорял процесс внедрения и помогал академическим институтам, занятым фундаментальными исследованиями, доводить их разработки до практического использования. Не менее важно было и то, что «Факел» прививал молодежи навыки организационной работы, воспитывал личную ответственность за выполняемое дело. Однако по настоянию финорганов «Факел» был закрыт: он не вписывался в существующие законоположения. Победило бюрократическое единообразие - чтобы все шли «в ногу».

Мне представляется, что по-настоящему государственный подход состоит как раз в гибкости форм работы, в сознательном проведении социальных экспериментов.

Париж. В 1927 году я был избран членом Московского математического общества. Той же осенью я был командирован Наркомпросом в Париж для научной работы сроком на шесть месяцев. Основная часть времени шла на самостоятельные занятия. Мне удалось развить новый метод, позволивший весьма просто решить ряд проблем теории функций и вариационного исчисления. Работа была опубликована во Франции и в Италии.

Первый месяц я общался только с Д.Е.Меньшовым: вместе ходили на лекции Бореля, Жюлиа, Лебега, регулярно посещали семинар Адамара; на этом семинаре я сделал обзорный доклад по московским работам в области теории функций. К концу месяца познакомились с коллегами - украинским академиком Н.М.Крыловым, с учениками С.Н.Бернштейна - В.Л.Гончаровым и польским математиком К.Нейманом, Де-Рамом (Швейцария), с Ш.Мандельдройтом (любимым учеником Ж.Адамара, ныне он французский академик). С новыми знакомыми встречались регулярно один-два раза в неделю. Нам дали в гостинице комнату с доской, и мы получили возможность делать доклады как по готовым работам, так и по нерешенным проблемам. Хотя с тех пор прошло полстолетия, но и сегодня оставшиеся в живых участники семинара, разбросанные по миру (США, Швейцария, Франция, Сибирь, Москва и др.), при встречах тепло вспоминают Париж 1927 года и наш семинар.

По воскресеньям ездили в парижские пригороды, вечерами (не часто) ходили в кино и театры.

В марте был двухнедельный перерыв в лекциях, и мы с Меньшовым решили посмотреть океан. Неделю провели на полуострове Киброн. Жили по жесткому режиму: завтрак молча, с 9 до 2-х занимались каждый в своей комнате, в 2 - обед, потом прогулка по побережью с разговорами по проблемам, в 7 - ужин, небольшая прогулка - и по комнатам.

В 6-10 километрах от Киброна расположен остров Бель-Иль, куда два раза в сутки ходил небольшой пароход. Решили поехать. Остров оказался сущим раем: горы, лес, кругом океан. Поднялись на вершину, легли на траву, залюбовались морем и забыли про обратный путь. Неожиданно услышали пароходные гудки (а мы знали, что это последний рейс). Меньшов сильно обругал меня, ибо я был обязан обеспечивать транспорт. Вскочили и побежали, но когда примчались на пристань, пароход уже отчалил. Меньшов стал махать руками и кричать: «Атанде, атанде». Пароход, конечно, не остановился, а следующий уходил только на другой день. Я предложил переночевать в гостинице, но Меньшов пришел в ярость: «Я не взял с собой рукопись, и ночевать здесь - значит потерять день работы. Это невозможно, придумывай другое». За 100 франков мы наняли парусник и через час были дома. Прогулка получилась отличная: высокая волна с пеной, большая скорость, брызги, солнце.

Женитьба. Зимой 1927/28 года я познакомился с моей будущей женой Верой Евгеньевной Данчаковой - она приехала с матерью и со своим сыном. Мать ее была крупным ученым-биологом, профессором Колумбийского университета. Данчакова приняла приглашение работать в США в 1914 году: она была уже доктором биологических наук и известным ученым, а министр просвещения не утвердил ее приват-доцентом в Московский университет (как женщину). После Октябрьской революции Данчакова восстановила связи с Россией, а в 1926 году ей было предложено организовать биологический институт в Москве. По планам Данчаковой в Останкино было построено небольшое здание. Она подобрала группу способной молодежи, развернула работы и вызвала из США свою дочь для занятий в лаборатории.

В ту зиму я часто бывал в Останкино. Катались с Верой Евгеньевной на лыжах, грелись у камина, беседовали друг с другом. Ей нередко надо было ездить из Останкино в Москву, и я большей частью встречал ее на трамвайной остановке около Рижского вокзала. Именно при ожидании мне удалось найти решение проблемы, над которой я бился безуспешно более полутора лет: это был ключ к новому направлению в теории функций - теории квазиконформных отображений.

По возвращении из Парижа я продолжал работать по двум проблемам - 1) аппроксимация функций полиномами (в комплексной плоскости), 2) будет ли почти конформное отображение области на область близким к конформному.

Летом мы поженились и отправились в свадебное путешествие в Крым. Устроились в доме отдыха ЦЕКУБУ «Гаспра». Это было вскоре после Крымского землетрясения, и Гаспра была сильно разрушена. По потолку и стенам нашей комнаты ветвились большие трещины. Однако мы прекрасно провели это время - много гуляли, лазали на Ай-Петри, купались и т. д. Две недели промелькнули, как один день.

Осенью 1928 года я поехал на Международный математический конгресс в Болонью (Италия). Устроился в гостинице в номере вместе с Приваловым. Хотя Привалов относился к старшему поколению, но еще с 1925 года у нас установились товарищеские отношения.

Были интересные встречи и обсуждения проблем. Очень хорошо меня встретил Л.Тонелли - специалист по вариационному исчислению, с которым у нас оказались близкие работы. Я на базе монографии Тонелли придумал и решил новую задачу (Тонелли ее опубликовал в главном итальянском математическом журнале «Annali Matematici»). Тонелли дал существенное дополнение к моей статье и прислал свою статью для публикации в «Математическом сборнике». Мне было приятно получить приглашение Тонелли на прием, куда были приглашены наиболее крупные математики из СССР и других стран.

		Глава 3. Молодость // Российская академия наук. Сибирское отделение: Век Лаврентьева / Сост. Н.А.Притвиц, В.Д.Ермиков, З.М.Ибрагимова. - Новосибирск: Издательство СО РАН, филиал «Гео», 2000. - С.30-37.



		ОГЛАВЛЕНИЕ • ФАЙЛ PDF