Сегодня, в размышлениях о литературе русского зарубежья, стоит, мне кажется, вспомнить о русском поэте, все творчество которого говорит о невозможности вместить фигуру незаурядного мастера и созданный им художественный мир в какую-либо определенную "ячейку" литературоведческой табели о рангах. Действительно, разговор о литературе первой "волны" русской эмиграции, на мой взгляд, лишь обогатится, размыкаясь в будущее, если прозвучит в нем имя Ивана Венедиктовича Елагина, широко известное в зарубежье и только начинающее свое возвращение на родину.

Настоящая фамилия И.В.Елагина - Матвеев. Его дед Н.П.Матвеев - известный в свое время журналист, живший во Владивостоке и написавший книгу об истории этого города. К литературе были причастны и все три его сына. Каждый из них имел свой псевдоним. Старший, поэт-футурист, отец Ивана Елагина, до того, как стал жертвой ежовщины (он был арестован в 1937 г. и исчез бесследно) выступал под псевдонимом "Венедикт Март"; средний, Николай, представлялся "Николаем Бодрым" или "Матвеевым Бодрым"; третий - "Ноном Эсмой". Напомню, кстати, и о другом литературном имени из следующего поколения рода Матвеевых - об известной в нашей стране поэтессе, дочери Матвеева Бодрого - Новелле Матвеевой.

В годы немецкой оккупации Иван Матвеев (будущий И.Елагин) попал в число депортированных в Германию и находился в нескольких километрах от Мюнхена, в лагере для перемещенных лиц. Там он, кстати, познакомился с Татьяной Фесенко, будущим известным литературным критиком и поэтом русского зарубежья, обретя в ее лице и верного друга, и будущего мемуариста (в 1991 г. Т.Фесенко опубликовала в Париже интереснейшую книгу воспоминаний "Сорок шесть лет дружбы с Иваном Елагиным"^[1]).

Иван Матвеев стал поэтом Иваном Елагиным, конечно же, не сразу. В ранний, мюнхенский период творчества он был мало кому известен, хотя в узком кругу друзей имел своих почитателей, угадавших в авторе стихов признаки незаурядного поэтического дарования. Однако первое - и впечатляющее - признание пришло к нему уже в те годы, и пришло - обратим на это внимание - из среды старшего поколения писателей первой "волны". Так случилось, что изданные в Мюнхене в 1947 и в 1948 годах два сборника Ивана Елагина "По дороге оттуда" и "Ты, мое столетие" не прошли мимо зоркого и острого взгляда Н.Бунина. В письме от 12 января 1949 г. Бунин пишет молодому автору:

Дорогой поэт,

Вы очень талантливы, часто радовался, читая Ваши книжечки, Вашей смелости и находчивости, но порой Вы неумеренны и уже слишком нарочиты в этой смелости, что, впрочем, Вы и сами знаете, и от чего, надеюсь, Вы скоро избавитесь.

Желаю Вам всего доброго и прошу извинить меня, что так поздно отвечаю Вам -был долго нездоров в Париже, нездоров и сейчас, пишу с трудом еще и потому, что лечу глаза очень утомленные.

Думаю, не случайно именно этим благословением и напутствием великого писателя было отмечено начало творческого пути Ивана Елагина. Не ставя перед собой задачу развернутого разговора о пути поэта, я бы хотел обратить внимание на те черты его творчества, которые, возникнув в конкретном времени и отражая его, тем не менее раздвигали масштабы художественного мира Елагина, соединяя его с предшествующим поколением поэтов русской эмиграции (т.е. с первой "волной") и русской поэзии в целом.

Прежде всего, речь здесь должна идти, конечно, о национальном характере творчества поэта и о драматизме его взаимоотношений с родной национальной культурой. Для всех, кто сколько-нибудь знаком с поэзией Елагина, ясно (об этом пишут и Т.Фесенко, и другие авторы), что он с начала и до конца своей жизни оставался русским поэтом. Не случайно в его стихах есть такие строки:

Как в отчем наследственном доме,
Я в русском живу языке.

Вопрос о языке, о верности этому богатейшему наследству был принципиален для Елагина, означая для него связь с духовными истоками, с основой родной культуры. Стихи Елагина много переводились на английский язык, но это не особенно радовало поэта. Переводы своих стихов он воспринимал как "печатные гробы".

Казалось бы все то же самое вроде,
Но видимо я до сих пор не привык,
Что выглядит мертвым мой стих в переводе
На жесткий и строгий английский язык.

Проблема эта была, конечно же, шире чисто языковой и отнюдь не сводилась к вопросу о возможностях поэтического перевода. Когда в стихах Елагина с горечью прорывалось: "Я человек в переводе... ", - за этим поэтическим признанием открывалась человеческая трагедия, соединяющая судьбу поэта с судьбами его предшественников в поэзии первой "волны" эмиграции и определяющая родственные моменты в их творчестве. Объединяющее поэтические поколения чувство утраты родины, родного читателя (отсюда и нелюбовь к переводам своих стихов) жило и в И.Елагине. Он сам отмечал, что у него "не тема двойничества, не тема сожительства в одном теле двух душ, а тема разорванности одной души в двух мирах, в двух культурах, в двух пространствах в прошлом и настоящем". Это и было внутренней драмой поэта, но драмой, в которой все-таки теплилась некая надежда:

Пускай сегодня я не в счет,
Но завтра может статься,
Что и Россия зачерпнет
От моего богатства.

Невольно вспоминаются здесь стихотворения поэтов старшего поколения русской эмиграции: В.Ходасевича, Г.Чванова - та же верность национальной культуре, родному языку, та же надежда "вернуться в Россию - стихами".

Ясно, разумеется, что И.Елагин был человеком своего времени, и время жило в его произведениях. В своей книге воспоминаний Т.Фесенко свидетельствует о том, насколько достоверны возникающие на страницах первых книг Елагина картины, связанные с его юностью (предвоенный Киев) и с годами войны: ужасы оккупации, бомбежки, горький путь на Запад, лагерь для "перемещенных лиц". Позднее переезд в США явственно сказывается на тематике поэзии Елагина.

Конечно, приметы времени давали знать о себе не только в жизненных реалиях, воссозданных поэтом. Они ясно сказывались и в значительных духовных устремлениях поэзии Елагина. В таком, скажем, свойстве творчества, как открытое гражданское начало, о котором сам И.Елагин говорил: "В искусстве, как в большом доме, много всяких помещений, от чердака до подвала. Меня тянет в те комнаты, что выходят окнами на улицу, к людям. Отсюда моя гражданственность, а порой и публицистичность". Именно это качество таланта дало жизнь таким произведениям, как "Политические фельетоны в стихах, 1952-1959", написанным остро-сатирически и обращенным к темам, злободневным в то время в Советском Союзе. И опять даже здесь, в этой откровенно современной стороне творчества обнаруживаются черты, объединяющие разные поколения русской поэзии. Многие стихотворения И.Елагина, обращенные к трагическим страницам истории нашей родины, исполнены подлинного высокого трагизма, перекликаясь с "Реквиемом" А.Ахматовой, произведениями М.Волошина, О.Мандельштама. Таковы "Звезды", "Амнистия", стихи об авторских правах, "Я сегодня прочитал за завтраком... ", "История стихотворца" и т.д.

Несомненной приметой времени стала и тема эскапизма - бегства от общества, обнаружившаяся в поэме Елагина "Льдина" и других его произведениях.

Подчеркну, однако, еще раз - при всей несомненной "привязанности" к своему времени с его проблемами, драмами, духовными и художническими устремлениями поэзия И.Елагина (в отличие от многих его поэтических сверстни ков в русском зарубежье) на глубинных ее основаниях связана родственными нитями с предшествующим опытом русской поэзии, развивавшейся и в России, и за ее пределами. Русская поэтическая традиция живет в его произведениях, давая знать о себе на разных уровнях воссоздания мира. Звучание его стихов далеко от "парижской ноты", они не музыкальны, а скорее разговорны, слово Елагина звучит порою резко, приземленно. Но я упоминал уже имена крупнейших поэтов первой "волны" русской эмиграции - В.Ходасевича и Г.Иванова. Ведь у них - в эмигрантском творчестве Ходасевича, в стихах позднего Г.Иванова - мы заметим то же самое. Здесь дает знать о себе более глубинная взаимосвязь: ощущение жизни, как катастрофы, объединяет этих поэтов, во многом определяя тональ ность, звучание их произведений. Да и саму природу образа - ведь многие стихотворения Елагина, где границы между реальным и ирреальным стираются, где привычные очертания образа смещаются, подчеркивая апокалипсический смысл воссоздаваемого, нередко напоминают сюрреалистические видения позднего Ходасевича. .

Говоря о поэтическом образе Елагина, стоит вспомнить и о другой его особенности, роднящей елагинскую поэзию с творчеством поэтов первой "волны" русской эмиграции. Ведь тогда, в 20-30-е годы преобладающее влияние на зарубежную русскую поэзию оказывал опыт акмеизма и шире - постсимволистской поэтической школы, одной из неизменных примет которой была живописная, изобразительная природа поэтического образа. Во многом на этих же принципах строится поэтический образ в стихотворениях И.Елагина. Постоянный иллюстратор его книг, талантливый художник С.Л.Голлербах, отмечая пристрастие своего друга к живописным приемам, подчеркивал, что "в своей поэзии Иван Елагин употреблял... приемы живописца и графика. Он знал мазок, линию, экспрессивный контраст... Позже графическое и постимпрессионистическое видение Ивана Елагина сменяется экспрессионистской символикой... " Замечу, что последняя фраза в высказывании С.Л.Голлербаха тоже дает основание размышлять о поэзии И.Елагина, обращаясь к опыту зарубежной русской поэзии 20-х и особенно 30-х годов.

Наконец, верность русской поэтической традиции "прочитывается" в значительнейших изначальных духовных устремлениях творчества И.Елагина. При всей своей погруженности в предметную, вещественную реальность мира поэзия Елагина бытийственна, она неизменно устремлена к вечному. Потому и трагедия, хаос, катастрофичность мира, оборачивается у Елагина любовью, очищением, прозрением высшей гармонии:

Только - что бы со мной ни случилось,
А над жизнью моей кочевой,
Серафима стоит шестикрылость,
А не дача и сад под Москвой.

Здесь открывается одна из важнейших сторон творчества И,Елагина, соединяющая его с национальной поэтической традицией - христианские основы поэзии. Тема эта, бывшая в минувшие десятилетия вне (или на периферии) внимания отечественного литературоведения, ждет еще основательной разработки. Что же касается творчества И.Елагина, то рассмотрению его поэзии в контексте этой проблемы посвящена интересная и весьма убедительная работа В.Толмачева "Христианские мотивы в русской поэзии и творчество Ивана Елагина"^[2]. Не повторяя сказанного автором этой работы, напомню лишь, что размышления его о христианских мотивах у Елагина построены в основном на сопоставлениях с произведениями О.Мандельштама и Б.Пастернака. Думаю, что этот разговор весьма полезно было бы продолжить, рассмотрев творчество И.Елагина в его преемственных связях с опытом поэзии русского зарубежья 20-30-х годов.

И еще об одном факте творческой биографии И.Елагина нельзя не вспомнить, размышляя о естественных связях его творчества с поэзией первой "волны". И опять здесь (и опять закономерно) возникает имя Ивана Бунина. Речь идет о завершенном И.Елагиным в 1979 г. переводе на русский язык поэмы Стивена Винсента Бене "Тело Джона Брауна", повествующей о Гражданской войне в США. Перевод сложной по структуре и превосходной по художественному мастерству поэмы Бене, осуществленный И.Елагиным, оказался столь великолепным, что его по праву приравняли к знаменитому переводу И.Бунина "Песни о Гайавате" Лонгфелло. В елагинском переводе покоряли глубина проникновения в оригинал и поэтическая точность в передаче всех нюансов эпического полотна Бене. Это был второй после Бунина весомый вклад в диалог двух великих культур - Америки и России - и, вместе с тем, крупное событие в истории русской культуры и литературы. Так крупнейший поэт второй "волны" русской эмиграции, пройдя большой путь от трагической молодости с ее вынужденной немотой, с сожжением первых рукописей^[3] - к вершинам поэзии, продолжил эстафету своего великого предшественника. Трудно не согласиться с оценкой сделанного Елагиным, которую выразил в письме к нему Марк Поповский: "...Могу только порадоваться от мысли о том, что здесь в эмиграции, где тысячи бывших советских людей сходят на нет, нашелся поэт, который обогатил русскую литературу, русскую культуру классическим произведением. Иного термина не нахожу для Вашего перевода".

Так - силою истинного таланта - соединяются поколения, так передается негасимый огонь национальной культуры.

Затронув тему "хранителей огня", не могу не сказать и о другой стороне проблемы. Должен признаться, что серьезное знакомство с поэзией Ивана Елагина началось у меня (и в этом - судьба моего поколения) недавно, и побудила меня к этому упоминавшаяся уже здесь книга воспоминаний Татьяны Фесенко, изданная в 1991 г. парижским издательством "Альбатрос". В марте 1993 г. в Париже (где я участвовал в работе международного коллоквиума по проблемам народов Арктики) я познакомился с основателем "Альбатроса" доктором Ренэ Герра, который и подарил мне книгу Т.Фесенко. И здесь я должен - поскольку, повторяю, шла речь о "хранителях огня" - сказать несколько слов о самом Ренэ Герра.

Природный француз посвятил свою жизнь спасению уходящего в небытие литературного наследия русской эмиграции, отвергнутого в свое время в СССР и оставшегося без должного внимания и поддержки на чужбине. Французская славистика вплоть до начала перестройки в нашей стране была ориентирована на Советский Союз, оставляя эмигрантскую русскую литературу и искусство на периферии своего внимания. Ренэ Герра с его неистовой всепоглощающей страстью и упрямством в коллекционировании произведений русской эмиграции казался чудаком. Но когда Россия повернулась лицом к этой, казалось бы, отломанной ветви своей культуры, обнаружилось, что национальные библиотеки и музеиФранции за все эти десятилетия оказались мало или совсем неукомплектованными собраниями произведений русской литературы и искусства. И вот тогда "чудак" и "фанат" Ренэ Герра предстал хранителем богатейших фондов рукописей русских писателей в несколько тысяч единиц хранения, сотен картин художников "Мира искусства", архивов мастеров русской живописи и деятелей русской культуры (Константина Сомова, Юрия Анненкова, Бориса Григорьева, Сергея Шаршуна, архива кн. М.К.Тенишевой и т.д.).

Ренэ Герра был и остается не просто коллекционером, но и страстным пропагандистом творческого наследия прежде всего первых двух "волн" русской эмиграции (поклонники и издатели представителей третьей "волны" находились без труда). Он активно участвовал, начиная с 50-х годов, в издательстве "Рифма", основателем которого был Сергей Маковский, и выпустил в 70-е годы семь книг стихов, в частности Ирины Одоевцевой, Владимира Вейдле, Анатолия и Тамары Величковских, Екатерины Таубер, книгу Сергея Шаршуна "Без себя" и др. В 1980 г. он основал издательство "Альбатрос", благодаря чему пропаганда русской литературы обрела более широкий размах.

Совсем недавно им была создана Ассоциация русского культурного наследия во Франции. Вблизи Ниццы Ренэ Герра основал Франко-Русский Дом творчества, куда ежегодно съезжаются видные деятели культуры русского зарубежья и России.

Обо всем этом я посчитал нужным сказать, так как думаю, что эта благородная деятельность заслуживает упоминания в заинтересованной аудитории.

Подводя итог сказанному и о поэзии Ивана Елагина и в заключительном "отступлении" от темы - подчеркну: размышляя об определенном периоде развития национальной культуры, литературы (скажем, о литературе русского зарубежья 20-30-х годов), будем помнить и о тех, кто возжег этот святой огонь вдали от родины, в тяжких условиях эмиграции; и о тех, кто принял эту эстафету, силою своего таланта соединяя поколения; и, наконец, о тех, кто хранит этот огонь для нас и потомков наших.