Родился я в 1931 году в маленьком городе Юхнове Калужской области. Это вообще-то белорусский город, но он мигрировал туда-сюда, между Калужской областью и Белоруссией. Отец - служащий, был начальником районного управления связи. Мать в то время была домработницей, потом работала на телеграфе. В 1938 году мы перебрались в Смоленск. Вскоре отца арестовали, судьба его была долгое время неизвестна. Потом мы узнали, что он был расстрелян. Реабилитировали его посмертно много позже, в 1956 году, так что мне довольно значительный период пришлось жить с клеймом сына врага народа. У меня был еще брат, который погиб на фронте в 44-м, когда шли завершающие бои за Польшу.

Мать В.А.Коптюга Надежда Васильевна

В Смоленске мать устроилась работать в Дом учителя. Сначала она была заведующей хозяйством, потом стала подниматься выше по служебной лестнице, дошла до заместителя директора.

Летом 41-го нас, всех малышат, из Смоленска эвакуировали за город, километров за 20, так что мы с бугорочков могли наблюдать ночные налеты на Смоленск, когда все небо - в прожекторах, бьют зенитки, рвутся бомбы и видны зарева пожаров. Было и страшно, и любопытно.

Когда нас привезли в Смоленск, действительно стало страшно - город был полностью разрушен. Это все произошло за неделю. Разбитые дома, некоторые выгоревшие напрочь, пустые глазницы окон. Все еще дымится. Это, конечно, на ребятишек, да и на взрослых производило страшное впечатление. Мы совсем мало, может быть, всего два-три дня еще, пробыли в Смоленске, потом началась эвакуация. Разные семьи отправляли в разных направлениях. Нас, вместе со старшим братом, направили в Тамбов.

Вообще-то выезжали целыми семьями, но те, кто работал и кто должен был содействовать эвакуации, задерживались. Осталась и мать. Она потом уходила из Смоленска пешком, добиралась до Москвы на попутных машинах.

А мы в Тамбов так и не попали, нас привезли в Сталинград, там нас нашла мать. Поздней осенью, когда Сталинград стали бомбить, началась эвакуация и оттуда. Поехали мы, уже вместе с матерью, эшелоном в Фергану. Попали в Самарканд.

Это был тогда совершенно патриархальный мусульманский город, очень древний - около 2,5 тысяч лет. Там было две части - относительно новая, где и велось строительство европейского типа еще со времен царского правительства, а все остальное - саманные, глинобитные дома, на улицу ни одного окошка, все выходят во двор. Мы с приятелем очень любили бродить по этим улочкам, обследовать знаменитые Биби-Ханым, Регистан. Ребятишками мы выезжали в Бухару, в Хиву. Остались очень сильные впечатления от мусульманской архитектуры.

Самарканд тогда был маленький - местного населения тысяч 200 максимум, узбеки и таджики, со своими нравами и обычаями. И вот туда привезли несколько десятков тысяч беженцев, эвакуированных, т.е. около трети населения составляли «пришлые». После разгрома здесь басмачества прошло не так уж много - 15-20 лет, все еще было в памяти людей.

И вот что произвело на меня очень сильное впечатление (и оно еще сильнее стало сейчас). Я прожил там до 1949 года, потом регулярно приезжал еще из Москвы, из института - и ни разу не столкнулся с проявлениями национализма. Ни разу! Никаких проблем не возникало.

В Средней Азии очень интересно была построена система образования. Было два типа школ. Может, они и сейчас еще существуют. (Хотя мне, например, пришлось недавно писать в Белоруссию как белорусу: «Что вы делаете?» Там была попытка искоренить русский язык в науке.) Итак, в Самарканде было два типа школ: русские школы с обязательным изучением узбекского языка и узбекские школы с обязательным изучением русского языка.

Мы в русской школе писали сочинение, скажем, в выпускном 10-м классе, на русском и изложение на узбекском. В узбекских школах - наоборот. Мы все дружили. У меня и сейчас еще много друзей в Узбекистане. Мы вместе работали (например, на хлопке), занимались, посещали вместе разные клубы. Там была Станция юных техников, она очень много всем нам дала.

Я, например, очень интересные вещи там делал, мне на всю жизнь запомнилось. Одна из последних работ состояла в том, что я делал специальное устройство с передающей электромагнитные волны пульсовой антенной. Скажем, Вы приходите, я даю Вам кольцо - просто кусок проволоки, концы которой присоединены к маленькой электрической лампочке. И лампочка загорается у Вас в руках. Почему? А это от того генератора, который я делал, с соответствующей антенной. И без всякого контакта с этим кольцом... Преподаватели у нас были просто изумительные!

Я был очень увлечен всем тем, что приходилось делать на Станции юных техников, вообще как-то интересовался всем происходящим. У меня был приятель, старше меня на один год. Он увлекался геологией, и я с ним довольно много болтался по горам под Самаркандом - уезжали на велосипедах, ставили там палатку, ходили, собирали разные минералы. Он поступил сначала в Узбекский государственный университет, а когда я кончил школу, а он - первый курс, он меня подбил уехать учиться в Москву на геологический факультет. Я согласился, мы уже билеты купили. В последний день он говорит: «А я, знаешь, не поеду». Я, конечно, плохо себе представлял, как поеду один, но, тем не менее, поехал. У меня было некоторое подспорье, придававшее мне смелость: я кончил школу с золотой медалью, поэтому думал, что все будет нормально.

Студент Валя Коптюг в химической лаборатории Московского химико-технологического института им. Д.И.Менделеева

Приехал, сдал документы в Московский государственный университет. На следующий день или через два я надумал, пошел туда и сказал: «Слушайте, я не все написал в автобиографии. У меня отца в 1938 году расстреляли». Члены комиссии начали поеживаться: «Знаешь, ты лучше возьми документы и иди куда-нибудь в другое место поступать». Тогда я пошел в Менделеевский химико-технологический институт. Там специальности «геология» не было, решил стать химиком. Пришел в приемную комиссию к председателю и говорю: «Вот у меня аттестат, который дает мне право поступить к вам без экзаменов. Но есть одно обстоятельство, вот такое и такое. С отцом проблемы». Они сказали: «Так это с твоим отцом, а не с тобой проблемы». Так я оказался химиком.

В общежитии я не жил, снимал комнату у знакомых. Это позволяло как-то больше сосредоточиться на учебе.

Стипендии, конечно, не хватало - за квартиру нужно было платить. Помогала мать, присылала деньги из Самарканда. Окончил Московский химико-технологический институт с отличием. В аспирантуру поступил с некоторыми трудностями. Должен сказать, что клеймо сына врага народа - это была серьезная вещь. Но как много людей помогали мне в жизни - бескорыстно, просто! Мой учитель, академик Николай Николаевич Ворожцов - он тогда был просто профессором кафедры, - дошел до самого верха, чтобы позволили принять меня в аспирантуру. Я был принят, кончил аспирантуру в 57-м.

Тогда же мать переехала из Самарканда ко мне. Она продала там полдомика и купила здесь треть дачки под Москвой, в Пушкино. До отъезда в Новосибирск (поздней осенью 59-го) мы жили на этой дачке. Ездили на работу в электричке, там было очень удобно работать. Я тогда подрабатывал в реферативном журнале. Утром сядешь, едешь 45 минут, смотришь - одну статью прореферировал. Вечером - то же самое. Это были и заработок, и приобретение определенных профессиональных навыков - изложить мысли кратко, сделать из большой статьи выжимки.

А потом произошло это событие - создание Сибирского отделения. Попытка (и она оказалась успешной) создать научную базу для освоения природных ресурсов Сибири и развития ее производительных сил. Нашего учителя Николая Николаевича Ворожцова пригласили возглавить Институт органической химии. Сначала нас звали в Иркутск - предполагалось, что центр будет там. Мы согласились поехать, я и еще 2 или 3 человека с кафедры. Потом нам сказали: «Нет, не в Иркутске, а в Новосибирске». Поскольку мы в Сибири никогда не бывали, то для нас это было совершенно все равно.

Рекомендация профессора Н.Н.Ворожцова для зачисления В.А.Коптюга в аспирантуру

Конечно, нашему поколению (теперь уже старшему) - тем, кто участвовал в создании Сибирского отделения в Новосибирске, в Иркутске, в Красноярске, в Улан-Удэ, в Якутске, очень крупно повезло. Это был период созидания, период формирования нового форпоста науки на востоке нашей страны. Какие же все были энтузиасты! Бросили Москву, Ленинград, Киев, поехали на работу сюда. Очень интересно было, да и сейчас интересно.

Когда я первый раз приехал, это, наверное, была середина 59-го. Мы хотели въехать в Академгородок с нынешнего Бердского шоссе по Морскому проспекту. Покрытия там никакого не было, была просто просека, по которой ходили грузовики, а мы пытались проехать на легковушке. Но после дождя это было совершенно невозможно.

Когда я приехал второй раз в конце 59-го, уже появился Институт гидродинамики, первый институт, а в нем на этажах можно было видеть несколько табличек: институт такой-то, институт такой-то, институт такой-то - все институты там сидели. Было уже построено несколько домов, и тем, кого приглашали на работу в Сибирское отделение с Запада, предоставляли квартиры. Мне на семью - нас четверо было (мы с женой, сын и моя мать) - дали трехкомнатную квартиру сразу, когда я приехал окончательно. Правда, там не было лампочки, мне пришлось сбегать во двор и принести четыре кирпича, чтобы дотянуться и ввернуть... Потом какое-то время, может быть месяц-полтора, так и жили без всякой мебели - мы ведь перебрались-то быстро, просто несколько чемоданов сложили...

Сибиряки меня здесь уму-разуму наставляли. Представляете, поздняя осень, дождь с мокрым снегом. Мы сидим всей семьей на полу (контейнер с вещами еще не пришел), что-то там рассуждаем, все занимаются своим делом. Вдруг звонок в дверь. Открываю - почтальон. Говорит: «Черт возьми, весь промок, пока вас тут нашел...». (У нас ведь была круговая система нумерации домов. Это и сейчас сложно.) А в Самарканде была своя специфика, вроде как система некоторых рыночных взаимоотношений. Там было принято всем за услугу платить - немного, но платить. Вам надо купить билет - вы даете за покупку билета. Такая была круговая система. И после жизни в Самарканде, если человек говорит вам «я промок и устал», значит, надо дать в два раза больше. Что я и сделал. А он на меня так обиделся! Хлопнул дверью и ушел. Я потом только понял: если бы я по-человечески пригласил его погреться, выпить по рюмке, все было бы нормально. Мне стыдно до сих пор. И я с тех пор никому ни копейки не давал «за услугу». Если кому-то нужно чем-то помочь - да ради Бога! Но чтобы я за услугу какую-то платил - ну, не могу. Тот почтальон на всю жизнь меня отучил от этого.

Ну, а дальше что? Работал в институте, рос. В Москве, после аспирантуры, я уже проработал полтора года младшим научным сотрудником. Когда сюда приехал, меня попросили возглавить лабораторию физических методов изучения механизмов органических реакций. Потом был заведующим отделом и не помышлял о том, чтобы двигаться по служебной лестнице дальше. Меня это вполне устраивало. Возможности для научной работы были прекрасные. По-моему, директор меня вообще оберегал от любой организационной работы, предоставлял возможность как можно больше заниматься наукой. Потом, к сожалению, у него был инсульт, он сильно пострадал, у нас возникли проблемы с руководством института. Директором избрали его ученика - Владимира Петровича Мамаева, который тоже приехал с ним из Москвы.

А меня потом выдвинули в ректоры Новосибирского университета. Проработал я там недолго, года полтора, может быть. А когда Гурий Иванович Марчук уходил «наверх», решили сагитировать на его место Коптюга. Я не привык как-то особо отказываться от работы: ну, надо, так надо.