Ю.И. Кулаков
ПЕРВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

В Москву я попал из Воронежа. В то время Воронеж был сожжен и практически уничтожен после семимесячной немецкой оккупации. Я приехал в Москву поступать в Московский университет на второй курс. Два курса я учился в Воронежском университете на физико-математическом факультете. Шел 1946 год, и тогда еще действовал запрет на въезд в Москву без соответствующих специальных разрешений. Но желание поступить в Московский университет было необыкновенно сильным. Я решил добираться до Москвы (а это 700 км) "зайцем". И вот наконец я попал в Московский университет. Иду в деканат и прошу зачислить меня на второй курс физического факультета. На это заместитель декана физического факультета Насилов мне терпеливо объясняет, что программа МГУ существенно отличается от программы провинциального Воронежского университета более чем на два курса, и для начала он дал мне задачу, которую я помню до сих пор:

Эта задача определила всю мою дальнейшую судьбу. Она состояла в том, чтобы найти значение бесконечной дроби. Чему равно x? Это знаменитое золотое сечение. И я ее решил. Замдекана Насилов очень удивился. Он не ожидал, что я справлюсь с ней так быстро, и это ему понравилось. "Хорошо, - сказал он, - мы сможем тебя зачислить, но только без стипендии и без общежития. Из армии начинают возвращаться молодые люди, которым отдается предпочтение. Поэтому общежитие все переполнено, и мы ничего тебе не можем предложить".

Мне тогда было 19 лет, я был молод, переполнен энергией, я с радостью принял эти условия в надежде, что "дальше будет видно", и начал ходить на лекции. Это было совершенное чудо, настоящая наука, настоящая физика, настоящие профессора. Но когда наступал вечер, идти мне было некуда... Я пытался оставаться в аудитории, чтобы переночевать. Но меня скоро выследили, и эта возможность у меня пропала. Пришлось идти на вокзал, который я хорошо освоил, но попасть туда было тоже непросто, и мне приходилось ночевать где-нибудь на лавочке или под лавочкой. А утром приходили уборщицы и всех выгоняли на улицу. Самое мучительное время было ожидание, когда откроются двери в метро. Денег, которые присылала мне мама - учительница, как раз хватало только на то, что бы выкупить хлебную карточку и оплатить дорогу. Вот так вот я продержался целый месяц - ночевал на вокзале, досыпал в метро, с восторгом воспринимал то, что слышал в университете. Но потом силы стали оставлять меня. Я понял, что дальше уже жить так не могу и решил вернуться домой. Помню очень хорошо, как я сидел перед главным зданием Московского университета, напротив Манежа, перед памятником Ломоносову. Я понимал, что прощаюсь с Московским университетом, прощаюсь со своей мечтой. Но случилось событие, которое все изменило. Я получил письмо от одной девушки, в которую был влюблен в десятом классе. Она поступила в Ленинградский медицинский институт, у нее было все благополучно, и она мне написала письмо и в нем - удивительные стихи Константина Симонова, которые я запомнил на всю жизнь.

Я вдруг понял, что нужно бороться, и пошел к проректору университета, в его огромный кабинет с "лепными потолками" - приемной... На мое счастье проректором была женщина, Мануильская. Когда она узнала, что я месяц живу на вокзале, сказала: "Ну как же можно? Почему же ты раньше не обратился? Нет, это мы все устроим. Стипендия? У тебя есть зачетная книжка Воронежского университета? Все пятерки? Ладно, мы зачислим тебя на стипендию. А с общежитием мы решим". Она берет трубку, набирает какой-то номер, а там говорят, что поместить негде, кровати стоят в коридоре, тогда она набирает другой номер - там тот же ответ. Ей очень хочется мне помочь, но она бессильна. После нескольких попыток глаза ее заулыбались, и она сказала: "Есть такое место, но только это очень далеко, на самой окраине Москвы" (на месте нынешней Останкинской телебашни). Метро туда и в помине не было, но для меня и это было большим счастьем.

Я приезжаю, показываю ордер. Хозяйка обрадовалась и провела меня в большую комнату на первом этаже, всю заставленную кроватями без матрасов, с одними железными сетками. Посредине комнаты большая куча бревен. Комендантша приносит мне матрас, чистое белье, топор и пилу. Растопили печь, к ней поставили кровать, стало тепло и уютно. И в первый раз я вытянулся на этой кровати, на чистом белье и расплакался - почувствовал крышу над головой. Началась другая жизнь.

Наступала зима. Друзей у меня не было, я был один. Я приходил на лекции, никто меня не знал. Поскольку стояли лютые морозы, я простудился и заболел. С высокой температурой лежу у остывшей уже печи, когда вдруг заходит комендантша и говорит: "Ой, да ты у меня здесь умрешь! Идем, я поселю тебя на втором этаже, там потеплее". С высокой температурой я пришел в маленькую комнату, где стояло всего три кровати. Кроме меня там жили еще двое. Вечером приходит один из жильцов (второго я не помню). Это - ярчайшее воспоминание. Это был молодой, красивый аспирант из Томска. Чем-то его молодое лицо напоминало мне тогда молодого Эйнштейна. Знакомимся - Абрам Ильич Фет. Он стал для меня авторитетом, учителем и наставником. Мы прожили в этой комнате шесть месяцев. После окончания семестра я на законных основаниях получил место на Стромынке, и мы надолго расстались. Много лет я ничего не знал о его судьбе. Лишь в 1961 году я вдруг встретил Абрама Ильича на Морском проспекте, в Академгородке.

Жили мы тогда прекрасно, но очень трудно, чувство голода было постоянным. Шел 1946 год. У меня сохранились продуктовые и хлебные карточки, карточки на подметки, то есть чтобы починить ботинки, надо было в мастерскую принести подметки, но чтобы купить эти подметки, надо было иметь талон. В магазине без карточек можно было купить так называемые соевые сырки в виде абсолютно несъедобной массы. Поэтому мы покупали в аптеке (по рецептам) рыбий жир, на котором жарили эти соевые сырки. Это было уже более-менее съедобно. Но и рецепты приходилось постоянно подделывать, подтирая и исправляя даты их выдачи.

Но вот наступило 17 декабря 1946 года. Мы приходим в университет и ничего не понимаем. В длинных, высоких коридорах стоят столы, покрытые белыми простынями.

Тут же нам говорят: "Идите вниз и получайте новые деньги". Это была отмена карточной системы. На эти деньги без карточек мы могли купить сколько угодно белого хлеба и сахара. Ничего другого не было. Это было чудо. На долгие годы у меня потом сохранилась привычка, приходя в столовую, покупать два вторых. Даже когда я вроде бы наелся, остатки старого рефлекса заставляли меня брать еще.

Когда я в первый раз попал в физический практикум Московского университета, увидел газоразрядную трубку, с которой нужно было сделать какую-то лабораторную работу. Мне пришла в голову совершенно удивительная мысль, как измерить температуру плазмы в этой трубке более простым образом, чем это было разработано в принятой тогда методике. Я предложил измерять температуру по тангенсу угла наклона, зависимости тока от напряжения. Эта идея очень понравилась преподавателю А.А.Зайцеву. Он предложил мне написать совместную работу на эту тему. Так в конце второго курса у меня появилась первая печатная работа в "Вестнике Московского университета". Работа произвела большое впечатление на физическом факультете, и мне присудили Сталинскую стипендию. По тем временам это была очень значительная стипендия, и она сохранялась за мной до пятого курса.

Тогда у меня вообще была масса всяких идей. Одна из них - сделать самозатачивающийся инструмент. Я сидел в технической библиотеке, изучал зависимость твердости от процессов закалки. Связался с заводом, где увлек этой идеей одного инженера. Вместе с ним мы, используя высокочастотный механизм, раскаляли стальной цилиндрик, потом быстро охлаждали его в машинном масле, а затем изучали распределение плотности. С этим изобретением я ездил в Ленинград, докладывал на разных студенческих конференциях, но из этой идеи ничего особенно не вышло.

Со временем меня стали интересовать более фундаментальные проблемы. В частности, что же такое квантовая механика? К этому времени у нас читал лекции Д.И.Блохинцев. Это был очень яркий ученый, который к тому времени уже подготовил первый курс квантовой механики. Я с большим интересом взялся изучать квантовую механику по этой книге. Настал день экзаменов. Дмитрий Иванович приходит на консультацию и говорит: "У кого какие вопросы?" Я поднимаю руку и спрашиваю: "Почему в Вашей книге так много ошибок?" Он отвечает: "Действительно, здесь очень много опечаток. Дело в том, что эта книжка была первой работой училища полиграфистов". На экзамене, к своему ужасу, я беру билет с единственным вопросом, который я пропустил. Это квантовая теория дисперсии. Я признался, что не могу ответить на этот вопрос, но все равно получил пятерку.

Пять с половиной лет из нас готовили физиков-ядерщиков, и вот наступило время распределения. В Советском Союзе тогда очень бурными темпами развивалась ядерная промышленность, все мы были очень востребованы и находились в поле самого пристального внимания ведомства Л.П.Берии. Поэтому распределение у нас было не в университете, а в большом сером здании недалеко от Третьяковской галереи. Прихожу я в комнату, где за большим столом сидят генералы и полковники. Наших ученых, да и вообще гражданских среди них не было. Разговор очень короткий.

- Фамилия? - Кулаков. - Юрий Иванович? - Да. - Вот Вам пакет.

Мне вручили пакет, без каких-либо надписей, запечатанный пятью сургучными печатями. С этим пакетом надлежало прийти на площадь перед Киевским вокзалом, сесть в автобус, доехать до деревни за сто километров от Москвы и выйти на остановке в лесу, по требованию. Далее следовало идти вдоль колючей проволоки на изоляторах и, дойдя до проходной, вручить этот пакет. Что это за организация, нам не объясняли. За проволокой находилась целая долина с множеством зданий необычной по тем временам формы. В центре - институт, огороженный уже не колючей проволокой, а обычной чугунной оградой. Я иду туда, к директору, которым оказался Д.И. Блохинцев.

- Кулаков Юрий Иванович! Очень рад! Есть у Вас какие-нибудь собственные идеи? - Есть, - говорю я, - в частности о квантовом обобщении классической механики.

Это был Обнинск - первая советская атомная электростанция. В сущности, мне предоставили возможность заниматься тем, чем я хотел, и я был просто счастлив. Но вдруг через месяц меня вызвали в первый отдел и сказали, чтобы я собирался с вещами в Москву. "Куда же меня еще посылают?" - думал я. Мне казалось, что движение может быть только вверх. Когда я приехал в столицу, мне сказали, что у меня "свободное" распределение.

- Как так, ведь я уже работаю? - Нет, вы там больше не работаете. - Почему? - А на это мы Вам не обязаны отвечать...

Меня вышвырнули и не объяснили, в чем дело. Причину я понял позже. Все дело было в том, что в 1937 году был арестован мой отец, но в 1939 году, после расстрела Ежова, он был реабилитирован. В 1941 году он ушел на фронт и погиб. Я нигде и никогда в многочисленных анкетах не афишировал ни обстоятельств, связанных с арестом отца, ни с его последующей реабилитацией. Поэтому и попал на ядерный факультет. Но когда меня приняли уже всерьез, то начали проверять... Впоследствии, поступая на работу, я уже всюду писал, что отец был арестован и позже реабилитирован. Но там была еще одна графа, более страшная: где Вы работали после окончания университета? Люди, принимавшие меня на работу, рассуждали так: "Он имел допуск к самым секретным исследованиям, а потом его уволили, следовательно, здесь что-то не то". Поэтому меня никуда не брали, ни в Московский университет, ни в другие вузы, ни даже в техникумы. Никуда!

На дворе стоял 1951 год. Жить мне было негде, и по старой памяти я часто по поддельному пропуску проникал в общежитие на Стромынке, чтобы переночевать на полу у знакомых. Имея диплом МГУ с отличием, по редкостной престижной специальности, я оказался бомжем. В конце концов я все-таки нашел работу. Разнорабочим на товарной станции. Полтора месяца я сбивал деревянные ящики.

Моя судьба существенно изменилась в скверике. В этот раз рядом на скамейку садится человек и начинает расспрашивать, отчего же я такой хмурый. На мой рассказ он сказал, что его совершенно не интересует, что было с моим отцом, но ему нужны хорошие физики. Он оказался заведующим кафедрой физики Новочеркасского политехнического института и согласился взять меня к себе на кафедру. В то же день в министерстве мне выписали направление в Новочеркасский политехнический институт. В результате я попал совершенно в другой мир. Там не смотрели слишком тщательно на мою биографию. Скорее, наоборот. Моим новым сослуживцам глубоко импонировало, что я выпускник престижного Московского университета, и мне сразу же дали комнату. В этом новом для меня мире я был окружен хорошими и очень добрыми людьми. Я развил бурную деятельность, организовал семинары и лекции. Потом выяснилось, что рядом, в Таганроге, создается новый Научно-исследовательский радиотехнический институт, и его нужно было начинать с нуля. Для этого пришлось переехать в Таганрог, но и это тоже были яркие и необыкновенно счастливые годы моей жизни. С Новочеркасском я расстался на пятьдесят лет.

В Таганроге я начал работать над диссертацией и потратил на это около трех лет. Моей темой стала как раз попытка классического обобщения уравнений квантовой механики. Эту тему одобрили, и был организован семинар по теоретической физике, который состоял всего из двух человек - меня и еще одного физика по имени Торий Меерович Абрамович. Однажды мы обсуждали научные новости и мою работу в том числе. Торий рассказал, что недавно в "Physical Review" была опубликована статья Дэвида Бома, который как раз развивает мою идею с квантовыми потенциалами. В библиотеке Ростовского университета я нашел эту статью и оказалось, что наши идеи практически совпадают. Когда в 1953 году закончился срок моего пребывания в Таганроге, я снова поехал в Московский университет, подал заявление в аспирантуру и показал свою работу Я.П.Терлецкому. Он ее одобрил и меня зачислили в аспирантуру. Новое здание на Ленинских горах уже было построено, и как аспирант я получил отдельную комнату с телефоном. Настроившись на быструю защиту, я и не ожидал, что судьба моя в очередной раз круто изменится, и за это я ей благодарен. Решающую роль в этом сыграл Саша Лавренченко, который представил меня Игорю Евгеньевичу Тамму.

Радушно встретив нас у себя дома, И.Е.Тамм прочитал внимательно первые страницы моей работы. Остальные бегло пролистал и сказал, что охотно возьмет меня к себе, если я перестану заниматься такой ерундой. Все предложенное в моей работе, по его убеждению, означало тупик и конец теоретической физики. Речь шла о комплексных числах, которые выражают более глубокую сущность, чем их вещественная и мнимая часть. Их следует рассматривать как единое целое, что и стало основой моей последующей деятельности. И.Е.Тамм произвел на меня впечатление человека, глубоко понимавшего самую сущность физики и смотревшего на несколько шагов вперед. В конце концов я решил схитрить. Я подумал тогда, что не мог он сразу все понять, и поступив к нему в аспирантуру, я постепенно докажу свою правоту.

		Кулаков Ю.И. Первое впечатление // Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре СО РАН. 1957-2007. - Новосибирск: Гео, 2007. - С.53-59.

ОГЛАВЛЕНИЕ