Д.В.Ширков

ОН БЫЛ ИЗ ПОРОДЫ ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЕЙ

Ширков Дмитрий Васильевич (р. 1928) - академик. В 1960-1970 гг. - заведующий отделом теоретической физики в Институте математики СО АН СССР, с 1970 г. работает в Объединенном институте ядерных исследований, в 1993-1998 гг. - директор Лаборатории теоретической физики им. Н.Н.Боголюбова в ОИЯИ. Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.

Мое отношение к Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву начало складываться задолго до нашего личного знакомства. Отец М.А., известный математик и механик Алексей Лаврентьевич Лаврентьев, в середине 40-х читал курс теоретической механики на физическом факультете МГУ и был превосходным лектором. После объяснения какого-либо раздела Алексей Лаврентьевич делал паузу, а затем диктовал для записи чеканную формулировку и писал на доске формулы, снабженные номерами. В результате у студента возникал четкий конспект, при пользовании которым даже лекции, переписанные у товарищей, не вызывали затруднений. Готовиться по таким записям было одно удовольствие, а сдача экзамена прошла довольно курьезно. Алексей Лаврентьевич задавал мне вопрос и слышал в ответ номер формулы с кратким комментарием. Вся процедура заняла несколько минут.

Еще с киевских довоенных времен М.А. был близким другом Николая Николаевича Боголюбова, вошедшего в мою жизнь в 1948 году. В околонаучных разговорах Н.Н. часто приводил примеры и эпизоды с участием Михаила Алексеевича, которого он любил и почитал. В результате у меня заочно сформировался миф о М.А.

И вот настал час нашего знакомства. Дело было в Сарове в мае 1953 года. Тут стоит сделать небольшое отступление и сказать несколько слов об этом примечательном месте, столице советского Атомного проекта.

В небольшом сверхсекретном городке за колючей проволокой, расположенном в мордовских лесах (вблизи от известной пустыни, основанной Серафимом Саровским), неподалеку от Арзамаса, в конце 40-х - начале 50-х был собран цвет советской физики. Там работали и жили такие корифеи, как Тамм, Зельдович, Харитон, Сахаров (которому было тогда всего 30 лет), Франк-Каменецкий и ряд других крупных ученых. Жили в небольших коттеджах вблизи друг от друга и работали в соседних комнатах или соседних зданиях. Вокруг них «роилась» способная молодежь, из числа которой «вылупились» со временем многие уважаемые академики.

К этому времени я уже находился в Сарове, долгое время впоследствии именовавшемся Арзамасом-16. Около трех лет я работал в секторе Тамма под началом Боголюбова. Тот период был связан с созданием сахаровско-таммовской «слойки». Таково было жаргонное название сложного изделия, в котором при высвобождении ядерной энергии наряду с процессом деления тяжелых ядер использовалась реакция слияния легких. Для этого вокруг центральной плутониевой части располагались концентрические сферические слои, содержащие дейтерид лития. Таким образом, ядерный сердечник имел слоистую структуру. За участие в этой работе я был удостоен первой награды - ордена Трудового Красного Знамени.

Я только что вернулся из Москвы, где защитил кандидатскую диссертацию в Ученом совете под председательством И.В.Курчатова. Вечером по этому поводу предстояло быть праздничному ужину. И вот Боголюбов говорит мне, что на «объект» приехал Михаил Алексеевич. «А удобно ли пригласить его на ужин?» - «Конечно, вон он идет мимо дома». Так, сначала на улице и позже, вечером, у нас дома за столом состоялось наше знакомство.

После успешного испытания слойки, летом 1953 года, Н.Н. вернулся в Москву, а меня «завещал» Михаилу Алексеевичу, с которым я проработал следующие три года над созданием ядерной начинки для артиллерийского снаряда.

К этому времени в Сарове уже были разработаны и успешно испытаны на Семипалатинском полигоне несколько «изделий», т.е. ядерных зарядов для бомб, подобных сброшенным американцами на Хиросиму и Нагасаки. Простейший заряд представляет собой сферическую конструкцию, в центральной части которой находится активный материал (уран-235 или плутоний), окруженный сферическим слоем отражателя нейтронов и сферическим слоем взрывчатого вещества (ВВ). На поверхности этой внешней сферы располагаются электрические детонаторы.

В момент взрыва детонаторы одновременно срабатывают и инициируют ВВ, по которому от наружной поверхности вовнутрь начинает двигаться сходящаяся сферически-симметричная ударная волна. Проходя затем через активный материал, эта волна сжимает его, и в последний момент фазы сжатия, когда волна «схлопывается» в центре, специальное устройство впрыскивает в систему нейтроны, запускающие цепную ядерную реакцию, т.е. ядерный взрыв.

В условие критичности входит произведение массы активного вещества на квадрат его плотности, поэтому параметры подбираются таким образом, чтобы исходная конструкция при нормальной плотности активного вещества была в подкритическом состоянии, а в момент максимального сжатия - в существенно надкритическом.

Наша научно-техническая задача состояла в том, чтобы превратить описанную сферическую конструкцию, представляющую собой шар диаметром около метра, в некое подобие среднеазиатской дыни, с поперечником, позволяющим разместить ее внутри цилиндрического артиллерийского снаряда калибром не более 40 см.

Нарушение сферической симметрии значительно усложняло расчет несинхронного теперь подрыва детонаторов и гидродинамики схождения ударной волны к центру изделия, а также процесса развития цепной ядерной реакции. Гидродинамическими исследованиями занимались Лаврентьев и Лев Васильевич Овсянников, нейтронные были поручены мне, а численными расчетами руководил Василий Сергеевич Владимиров.

Расскажу о моем первом впечатлении о Лаврентьеве как ученом. Вскоре после появления М.А. на объекте состоялся его доклад о разработанной им «теории кумулятивного заряда». Все было покрыто, естественно, флером секретности и приглашенных, точнее, «допущенных» на доклад, оказалось немного. Поэтому заседание проходило в довольно просторном кабинете Харитона.

Не вдаваясь в научные детали, отмечу, что, используя простые физические допущения и аппарат теории функций комплексного переменного, М.А. получил достаточно простую количественную картину сложнейшего явления - пробоя брони так называемыми кумулятивными снарядами, использовавшимися во второй мировой войне.

В конце 1953 года из Сарова в Москву уехала моя жена с маленьким Гришей и, оставшись соломенным холостяком, я переселился в коттедж, в котором М.А., занимал две комнаты на втором этаже. На первом моими соседями стала семья Богдана Войцеховского с женой и маленьким Богданчиком. Такая близкая в бытовом плане жизнь с М.А. продолжалась более года, до моего окончательного возвращения в Москву. Последний год работы над «лаврентьевской дыней» проходил в бывшем здании ФИАНа на Миусской, где мы с Василием Сергеевичем делили комнату с совсем еще молодым тогда Сережей Курдюмовым.

После успешного испытания нашего изделия на Семипалатинском полигоне в марте 1956 года я перешел на мирную научную работу в Математический институт им. В.А.Стеклова и, почти одновременно, стал работать в Дубне. За эту работу группа ведущих разработчиков во главе с М.А.Лаврентьевым в 1958 году была удостоена одной из первых Ленинских премий.

В период с 1956 по 1960 год связь с Лаврентьевым не прерывалась. Михаил Алексеевич умел привлекать к себе людей, а также поддерживать возникшие контакты. В моем случае он время от времени звонил по телефону и приглашал то на дачу в Мозжинку встретить Новый год, то принять участие в испытаниях кольцевого заряда на закрытом подмосковном полигоне, а то и прокатиться с ним на автомобилях в компании его студентов и учеников из Новосибирска на Телецкое озеро с последующим спуском по порожистой Бие на гребных лодках.

По возвращении в Москву Михаил Алексеевич (Дед, как звали его близкие к семье Лаврентьевых) занялся новым грандиозным патриотическим делом - организацией Сибирского отделения Академии наук СССР. Уже на объекте Дед начал искать среди своих сотрудников (в Сарове с Лаврентьевым работали будущие сибирские академики Б.В.Вой-цеховский и Л.В.Овсянников) помощников по предстоящему освоению Сибири. В конце 50-х я несколько раз ездил в командировки в Новосибирск и на место будущего Академгородка.

Сибирь привлекала не только новизной жизненных задач. В Сибири были мои корни, в Новосибирске и Кемерове жили близкие родственники. Дед матери, Петр Иванович Макушин, по натуре был первопроходцем. Сын сельского дьячка из-под Перми, он из Петербургской духовной академии отправился миссионером на Алтай, а затем, на рубеже веков, стал выдающимся сибирским просветителем, основателем первого книжного магазина за Уралом, устроителем сети бесплатных сельских народных библиотек, а также учредителем « Народного университета» в Томске, и сейчас связываемого с его именем.

В 1958 году М.А. свел меня с одним из своих блестящих сподвижников - Сергеем Львовичем Соболевым, который начинал тогда организацию сибирского Института математики и предложил мне возглавить в нем отдел теоретической физики. Я стал подбирать будущих сотрудников из числа своих московских учеников. И вот, в конце 1960 года, от Деда поступила команда «Пора переезжать!».

В Академгородке я вначале был занят организацией работы небольшой группы, составлявшей ядро отдела теоретической физики в Институте математики СО АН. Одним из первых встал вопрос о молодой смене.

Этот вопрос был ключевым для всего сибирского проекта. Уже с конца 1959 года в Академгородке заработал университет, открытый поначалу в школьном здании. Он был организован Лаврентьевым и его сподвижниками по «физтеховской» системе, состоящей из вуза и как бы окружающих его «базовых» институтов. Институты поставляют вузу профессоров и предоставляют студентам свои лаборатории для практики и работы над дипломом. В Академгородке базовыми явились институты Сибирского отделения, расположенные буквально вблизи университета, который, формально подчиняясь Минвузу, на деле был «университетом Академии». Ему было разрешено иметь большой штат совместителей.

Ректор нового университета, известный математик, академик Илья Несторович Векуа пригласил меня на должность проректора, в которой я проработал около полугода.

Атмосфера «большого администрирования» оказалась мне не по нутру. Мне не удалось преодолеть отвращение к бюрократической работе и, после серии неприятных эпизодов с ректором и М.А. (запомнилась сцена в директорском кабинете в «Гидре» (Институте гидродинамики), когда в гневе на меня Дед швырнул прочь кий-указку, с которой любил вышагивать по комнате, и разбил ею окно. Лишь много позже, будучи уже свидетелем, а не участником других подобных сцен, я оценил режиссерский талант и актерское дарование великого человека), я освободился от проректорства и взамен занялся школьной олимпиадой и физматшколой.

Новосибирский госуниверситет (НГУ) открылся в составе единственного поначалу факультета естественных наук двумя первыми курсами. На второй были переведены сильные студенты из других вузов, в том числе европейской части Союза, на первый зачислялись победители школьной олимпиады.

Сибирские школьные олимпиады были уникальным явлением. Они начинались заочным туром, задачи которого для старших классов в начале зимы печатались в областных молодежных газетах. Присланные по почте решения проверялись сотрудниками институтов Академгородка, и победители первого тура приглашались на второй, очный тур в областные центры. Территория Сибирской олимпиады довольно быстро распространилась на всю Сибирь, включая Крайний Север и Дальний Восток, а также на некоторые республики Средней Азии. Для проведения второго тура в весенние каникулы из Академгородка выезжали команды экзаменаторов, которые на местах проводили отбор победителей для участия в третьем туре. Этот заключительный тур проводился в Академгородке в виде Летней школы. Победители - десятиклассники - получали право поступать (без вступительных экзаменов) в НГУ, более молодые - приглашались в физико-математическую школу-интернат (ФМШ), открытую при новом университете. В середине 60-х я много занимался организацией олимпиад и ФМШ. Во главе этого дела Лаврентьев поставил замечательного человека, Алексея Андреевича Ляпунова, математика, члена-корреспондента Академии наук, энтузиаста Сибири и образования. Я был у него первым замом, а потом и заменил его на посту председателя Совета ФМШ и председателя Совета по образованию при Президиуме СО АН.

Система олимпиад и ФМШ довольно быстро обеспечила высокий уровень студентов НГУ, а затем и его выпускников, ставших сотрудниками сибирских институтов. Уже среди первых выпускников было много сильных, быстро выросших ученых.

Инициированная Лаврентьевым система олимпиадного отбора школьников пустила глубокие корни и продолжает давать свои плоды и в наше время. Весной этого года я побывал в Якутске в связи с регулярно проводимыми там Лаврентьевскими чтениями. Прочитал лекцию в университете младшекурсникам и наведался в физико-математический Лицей Якутского университета (так называется теперь физматшкола). Отмечу два факта.

Все ведущие якутские физики соответствующего возраста прошли систему лаврентьевских олимпиад, учились в новосибирской ФМШ и, как правило, закончили НГУ.

В наши дни в Республике Саха (Якутия) действует система школьных олимпиад, отбирающая детей в Якутский Лицей, наиболее сильные выпускники которого учатся в Новосибирском университете и лучших московских вузах.

Сегодняшняя система сибирского образования - один из важных элементов наследия Михаила Алексеевича.

Личные симпатии (и антипатии!) М.А. проявлялись вне чиновных различий и возрастных цензов. Как истинный «аристократ духа», М.А. равно обращался со старым и молодым, с академиком, студентом и даже... с правителем. Многим известны его хорошие отношения с Гречко и Хрущевым, в том числе драматическая дискуссия с лидером державы во время полета из Пекина в Иркутск, приведшая к спасению новосибирского Института генетики. Менее известны далеко не простые отношения с А.Н.Косыгиным.

Основным критерием оценки человека для Михаила Алексеевича была преданность делу. М.А., несомненно, был ярко выраженным «пассионарием» (по терминологии Льва Гумилева). Главным мотивом его жизни было служение. Служение науке, служение отечеству. По этой шкале он и оценивал других.

Для реализации своих замыслов, как, например, при организации Сибирского отделения, Лаврентьев отыскивал единомышленников и помощников среди профессионалов. Профессионалов в различных областях науки, в строительстве, искусстве организации, журналистике. Среди них он особенно ценил людей, подобных себе в главном - служении делу. И одаривал их дружеским отношением. Однако мог и резко изменить хорошее отношение на противоположное. Случалось, под влиянием наговора.

Михаил Алексеевич заранее планировал и, вероятно, проигрывал в голове различные варианты развития беседы или дискуссии. Мне приходилось наблюдать его как в качестве лидера обсуждения научной проблемы, так и при проведении дискуссий на заседаниях Президиума Сибирского отделения. Вопрос, выносимый на рассмотрение, прорабатывался заранее и четко формулировался. Если же по ходу обсуждения выявлялись новые существенные обстоятельства и/или возникали серьезные разногласия, Лаврентьев тут же объявлял: «Вопрос плохо подготовлен. Откладываем на следующее заседание. Переходим к следующему пункту повестки дня».

М.А. умел влиять на людей и привлекать их к участию в своем деле. Однако при этом он руководствовался в первую очередь своим стратегическим замыслом, порой пренебрегая позицией собеседника. Человеческий фактор отступал на второй план. Николай Николаевич Боголюбов говаривал: «Дядя Миша - мастер игры в шахматы, человеческие шахматы».

В решительные моменты Лаврентьев мог оказывать сильный нажим, идти напролом как на отдельного человека, так и в более общем плане. Так случилось, когда в 1964 году он решил избрать Будкера академиком.

По действовавшему тогда регламенту при выборах на особые сибирские вакансии претенденту необходимо было набрать при голосовании в Сибирском отделении две трети голосов, а в Отделении по специальности - половину. Вначале проводилось голосование в Сибирском отделении. Эта система вызывала нарекания в связи с тем, что квалифицирующим оказывалось мнение сибиряков, а не экспертов по данному разделу науки. В повестку дня предстоящего летнего Общего собрания Академии был включен вопрос об изменении этого правила.

При голосовании в Сибирском отделении Будкеру не хватило одного голоса до двух третей. Выборное заседание проходило в конференц-зале (старого) Президиума Академии. Все три тура дали одинаковый результат. Михаил Алексеевич был в ярости. Он несколько раз уходил в президентский кабинет к Келдышу, совещался с ним и, несомненно, звонил в Отдел науки ЦК. После третьего тура он отсутствовал особенно долго. И вот появился с торжеством на лице. Ему удалось почти невозможное - уломать и президента, и высокую инстанцию «изменить правило во время игры». Он громко заявил явному оппоненту Будкера (кстати, своему ближайшему соратнику по строительству науки и образования в Сибири): «Ваш голос мне уже не нужен. Решение, которое примет завтра Общее собрание, будет иметь обратную силу».

В индивидуальных беседах М.А. иногда использовал психологические провокации, цель которых состояла в проверке реакции собеседника и выявлении его истинной позиции. Иллюстрацией служит приведенный выше пример с разбитием окна.

В своей огромной организационной деятельности Лаврентьеву неизбежно приходилось бороться. Бороться с косностью и недобросовестностью, с мелочностью и непониманием, с неблагоприятными обстоятельствами и организованным сопротивлением. Михаил Алексеевич умел и любил бороться. Возможно, что процесс борьбы доставлял ему не меньшее удовольствие, чем одержанная победа. Как говорила его жена, Вера Евгеньевна, «когда Мише не с кем сражаться, он ходит, как больной».

Дед был большой охотник до организации развлечений и праздников, в которых принимал самое активное участие. Из крупных организованных Дедом развлечений я уже упоминал экскурсию на Телецкое озеро. Дед придумал и провел ее, как я понимаю, главным образом для своих молодых учеников - выпускников Физтеха. Об этих учениках следует сказать особо.

В середине 50-х на Физтехе в Долгопрудном Дед отобрал группу дипломников, около десяти человек, для дальнейшей работы в Сибири. В 1958 году, прямо со студенческой скамьи, Лаврентьев перевез их в щитовые домики Золотой долины на место будущего Академгородка, где и сам поселился семейно в избушке лесника. Первое время, особенно длиннющей сибирской зимой, бытовые условия в щитовых домиках носили спартанский характер. И чтобы вознаградить своих молодых сподвижников, летом 1959 года Дед повез их на Алтай. Как впоследствии стало ясно, в своем выборе сотоварищей Дед не ошибся. Многие из них стали известными учеными и руководителями, членами Академии.

Другим подобным мероприятием была туристская групповая экскурсия из строящегося Академгородка в Париж весной 1961 года. М.А. пригласил в эту двухнедельную поездку около десяти своих ближайших сподвижников вместе с женами. В Париже Дед чувствовал себя как дома. Он был иностранным членом Французской Академии, имел друзей и связи в научном мире. Два члена-корреспондента АН СССР, Андрей Васильевич Бицадзе и автор этих строк, с подачи Лаврентьева были формально представлены физико-математическому классу Академии. Процедуру проводил непременный секретарь Академии, великий физик Луи де Бройль. Эти же лица получили почетную возможность прочитать по лекции в Институте Повышенных Знаний (Institut des Hautes Etudes Scientifiques). Полученные нами гонорары были частично употреблены на посещение всей группой эстрадного театра «Казино де Пари» с весьма вольной (по советским понятиям того времени) программой.

Наконец, упомяну о празднике, который М.А. устроил в Сарове в 1953 году для того, чтобы поздравить с избранием в полные академики Н.Н.Боголюбова, «Коляшу», как он его ласково называл. Праздник проходил в квартире ученика Н.Н., Дмитрия Николаевича Зубарева. Часть учеников, и сам М.А. тоже, были ряжеными, а главный подарок вынесли юбиляру на огромном блюде четверо «черномазых» носильщиков.

Замечательной чертой Михаила Алексеевича была активная любовь к детям. Домик-избушка Лаврентьевых в Золотой долине стоит в окружении нескольких небольших коттеджей. В начале 60-х годов в семьях их обитателей было много детворы. Дед любил устраивать развлечения для всей детской команды, в которую входили и его внуки. Он насаживал в свой «газик-вездеход» около десятка мелюзги и катал их по окрестностям. В летнее время - прогулки по пляжу Бердского залива, а иногда и экскурсии по Обскому морю.

Вспоминается один из дней рождения Михаила Алексеевича, когда его ученики изготовили и подарили ему настоящую небольшую пушку примерно метрового размера. Пушечка заряжалась пороховым зарядом в мешочке и круглым деревянным ядром, для взрыва поджигался фитиль, уходящий в отверстие в казенной части.

Дед пришел в полный восторг, собрал всех детей Золотой долины и устроил праздничную пальбу.

Но настоящей страстью Лаврентьева было общение с молодежью, студентами и особенно школьниками. М.А. всегда сам открывал Летние школы для победителей олимпиад. Он читал лекцию, в которой присутствовал научный сюжет, как правило, сопровождаемый демонстрацией физического явления, например образования дымовых колец метрового размера, подобных кольцам изо рта умелого курильщика. На фотографиях подобных событий видно необыкновенно оживленное, озаренное счастливой улыбкой лицо Михаила Алексеевича. Как прирожденный педагог, Лаврентьев любил и своих учеников, и сам процесс обучения. И, возможно, в нем и получал наибольшее эмоциональное удовлетворение.

Известно, что М.А. в 39 лет стал украинским академиком и директором Института математики АН УССР, а в 46 - действительным членом и академиком-секретарем Отделения физико-математических наук АН СССР. Этот ранний научный и административный старт в сочетании с педагогическим даром и объясняет то, что Лаврентьев легко авансировал и продвигал молодежь.

Менее известно, что, появившись в Сарове в 1953 году и получив представление о масштабе дарования и результатах 32-летнего кандидата физико-математических наук А.Д.Сахарова, он предложил и, как академик-секретарь Отделения, добился прямых его выборов в академики (минуя член-корровскую степень). В списке молодых членов АН СССР, избранных по Сибирскому отделению в бытность Лаврентьева его главой, - А.Г.Аганбегян, Ю.Л.Ершов, Р.З.Сагдеев, А.Н.Скринский и автор этих строк (избраны в члены-корреспонденты в возрасте моложе 33 лет).

Путешествие на Алтай. Сплав по Бии. 1959 г. На веслах - академики М.А.Лаврентьев и Ю.Н.Работнов

Главное дело и главный итог жизни Лаврентьева - продвижение широкого фронта науки и образования за Урал, на просторы Сибири и Дальнего Востока.

Крупный ученый в области математики и механики, Лаврентьев вышел далеко за рамки собственно своего научного профиля, оказав влияние на развитие кибернетики и геологии, ботаники и археологии, физики и химии. Он оставил нам зауральскую часть России буквально покрытой университетами и исследовательскими институтами высокого уровня, а также новую всеобъемлющую систему подготовки научных кадров, начинающуюся со школьных олимпиад.

Своими деяниями Михаил Алексеевич Лаврентьев внес существенный вклад в реализацию ломоносовского предвидения: «Могущество России будет прирастать Сибирью и Ледовитым океаном». Экономическая мощь нашей страны за последние десятилетия в значительной степени возросла кладовыми зауральских недр. В ускорении разведки и освоения этих богатств важную роль сыграли ученые Сибирского отделения, привлеченные в Сибирь Михаилом Алексеевичем.

Трудно сейчас оценить в полной мере прирост интеллектуального могущества Отечества за счет появления в зауральской России сотен и тысяч ученых, педагогов и высокообразованных специалистов нового поколения, прошедших через «лаврентьевские университеты».

М.А.Лаврентьев, подобно Петру Великому, Ломоносову, Вернадскому, Курчатову, - из породы преобразователей, оставляющих глубокий след в истории, коренным образом меняющих ситуацию, влияющих на судьбы многих людей.

		Д.В.Ширков. Он был из породы преобразователей // Российская академия наук. Сибирское отделение: Век Лаврентьева / Сост. Н.А.Притвиц, В.Д.Ермиков, З.М.Ибрагимова. - Новосибирск: Издательство СО РАН, филиал «Гео», 2000. - С.110-118.



		ОГЛАВЛЕНИЕ • ФАЙЛ PDF